В.И. Сысоев. «История усадьбы Прямухино и повествование о жизни главного создателя усадебного комплекса А.М. Бакунина»

• Архивные документы об усадьбе Прямухино в российских архивах
• Усадьба Бакуниных в Прямухино
•  Архитектурное наследие. Храм в усадьбе Прямухино

И.И. Лажечников после посещения Прямухина оставил, на наш взгляд, самые восторженные строки об усадьбе и о семье Бакуниных:

«В одном из уездов Тверской губернии есть уголок, на котором природа сосредоточила всю заботливую любовь свою, украсив его всеми лучшими дарами своими, какие могла только собрать в стране семимесячных снегов. Кажется, на этой живописной местности река течёт игривее, цветы и деревья растут роскошнее, и более тепла, чем в других соседних местностях. Да и семейство, живущее в этом уголке, как-то особенно награждено душевными дарами. Как тепло в нём сердцу, как ум и талант в нём разыгрывались, как было в нём привольно всему доброму и благородному! Художник, музыкант, писатель, учитель, студент или просто добрый и честный человек были в нём обласканы ровно, несмотря на состояние и рождение. Казалось мне, бедности-то и отдавали в нём первое место. Посетители его, всегда многочисленные, считали себя в нём не гостями, а принадлежащими к семейству. Душою дома был глава его, патриарх округа. Как хорош был этот величавый, с лишком семидесятилетний старец, с непокидающей его улыбкой, с белыми падающими на плечи волосами, с голубыми глазами, невидящими, как у Гомера, но с душою глубоко зрячего, среди молодых людей, в кругу которых он особенно любил находиться и которых не тревожил своим присутствием. Ни одна свободная речь не останавливалась от его прихода. В нём забывали года, свыкнувшись только с его добротой и умом. Он учился в одном из знаменитых в своё время итальянских университетов, служил недолго, не гонялся за почестями, доступными ему по рождению и связям его, дослужился до неважного чина и с молодых лет поселился в деревне, под сень посаженных его собственною рукою кедров. Только два раза вырывали его из сельского убежища обязанности губернского предводителя дворянства и почётного попечителя гимназии. Он любил всё прекрасное, природу, особенно цветы, литературу, музыку и лепет младенца в колыбели, и пожатие нежной руки женщины, и красноречивую тишину могилы. Что любил он, то любила его жена и приятная женщина, любили дети, сыновья и дочери. Никогда семейство не жило гармоничнее. Откуда, с каких концов России ни стекались к нему посетители!»

Глубже всех проник в суть «прямухинской гармонии» автор этого божественного словосочетания В.Г. Белинский, написавший её создателю А.М. Бакунину:

«В мою последнюю поездку в Прямухино Вы предстали мне во всем своём свете, и я проник в Ваш дух всею силою понимания, которая есть та же сила любви. Я видел Ваш дух во всём и везде – и в этом простом и прекрасном саду с его аллеями, дорожками и лугами, его величественными огромными деревьями, его прозрачными бассейнами и ручьями, и в этой простой и прекрасной церкви – этом светлом храме, где душа радостно трепещет присутствием божества, и в тишине этого мирного сельского кладбища, с его поэтическою полуразвалившеюся часовнею и унылыми ёлками, и во всем этом рае, который создала Ваша живая и возвышенная любовь к природе и который Вы назвали Прямухиным».

Прямухино было куплено Михаилом Васильевичем Бакуниным на имя жены Любови Петровны у премьер-майора Семёна Никифоровича Шишкова 8 апреля 1779 года, через несколько лет после указа Петра III «О даровании вольности и свободы дворянству», когда помещик, по выражению садовода-просветителя А.Т. Болотова, «вспрыгнул от радости», получив известие о том, что он может подать в отставку и заняться устройством частной жизни, уединившись в своей провинциальной усадьбе, в тишине и покое.
Вообще, фамилия Шишковых в истории Новоторжского края известная. С 1542 года упоминается Полуэкт Васильевич Шишков, бывший в то время воеводой в Торжке. После его смерти должность эта перешла к его сыну Ивану. Так в течение почти двух столетий Шишковы наследовали воеводство в Торжке и за это время стали довольно крупными местными землевладельцами.
С.Н. Шишков, продавший Прямухино Бакуниным, занимал некоторое время должность предводителя дворянства сначала Новоторжского уезда, а затем и Тверской губернии. Сын С.Н. Шишкова Александр Семенович Шишков (1754–1841) был видным государственным деятелем, адмиралом,  писателем, президентом Российской академии и министром народного просвещения.
Что же представляла собой усадьба, купленная Бакуниными?
Читаем «Экономические примечания к планам генерального и специального межевания на 1779 год»:
«Село Прямухино и деревни Лопатино, Мытница с пустошами Любовь Петровны Бакуниной с выделенною церковною землею в трех местах. Под усадьбою занято 34 десятины; пашни – 950 десятин; сенных покосов – 125 десятин; лесу – 1525 десятин 827 сажен; неудобных мест – 41 десятина; всего земли – 2675 десятин 827 саженей. Село на левой стороне реки Осуги. Церковь каменная во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Дом господский деревянный. При селе на реке Осуге мучная мельница о четырех поставах. Деревня Лопатино на суходоле, Мытница на суходоле при большой дороге. Церковные земли: первая на правой стороне реки Осуги, а вторая и третья на суходолах. Земля иловатая, хлеб и покосы средственные. Лес строевый, сосновый и дровяной, березовый, осиновый. Крестьяне на пашне».
На «Геометрическом специальном плане» 1797 года, хранящемся в РГАДА, показаны главный усадебный дом с хаотично разбросанными хозяйственными постройками, церковь на том же месте, где и ныне существующая, мост через реку Осугу, расположенный чуть выше нынешнего, уже указана рощица на правом берегу, выделены церковные земли, обозначены границы парка и владений.
Плодовый сад располагался западнее господского дома, здесь Шишков выращивал русскую вишню. Рядом находилась конюшня с каретным сараем. Была в усадьбе и ткацкая мануфактура по производству холста и грубого армейского сукна.
На холме рядом с церковью были посажены вязы, которые к началу XIX века уже состарились. На противоположном берегу Осуги Шишковым была посажена маленькая берёзовая роща.
Таким образом, первоначальная структура – ядро усадьбы – сложилась уже в XVIII веке при прежних владельцах.
Господский дом, доставшийся Бакуниным от Шишковых, был деревянный, из круглого елового леса, обшитый тёсом (оштукатурен по дранке он был, вероятно, позже, одновременно с постройкой кирпичных флигелей). Размеры дома составляли 32,6х16 метров. С восточной стороны дом был одноэтажным, с западной – под крышей располагался мезонин с четырьмя комнатами-светёлками, в которых проживала прислуга.
Михаил Васильевич Бакунин в течение двадцати лет владения Прямухином предпочтение отдавал хозяйственному строительству. Им были построены каменный «магазейн» возле церкви, мельница на левом берегу Осуги, конюшня на двадцать четыре лошади, рига, гумно. Уделялось большое внимание и благоустройству усадьбы: при нём было начато устройство прудов, разбит новый плодовый сад, украшен парк.
У каждого из членов семьи М.В. Бакунина в парке был свой уголок, где можно было заниматься благоустройством по своему усмотрению и украшать его на свой лад и вкус. Так, любимое место «матушки» Любови Петровны было на Дуловском ручье возле реки, она называла его «ваксалом», а её сын Михаил Михайлович – «пустынькой». У дочери Татьяны Михайловны был свой ботанический садик. Сыну Михаилу Михайловичу был отдан ручей, на лужайке возле ручья стояла его «палатка». Другой сын – Иван Михайлович, устроил в парке альпийскую горку и деревянный храмик. Два небольших прудика именовались Батюшкин и Матушкин.
Существовала традиция высаживать в парке деревья самими Бакуниными и их гостями. Так, возле Батюшкиного (Стерлядного) пруда тополя «посадила сестра Варвара Ивановна за себя и за брата, Васинька, Дуняша, Любинька и Варенька за себя – за Парашу я посадил,» – писал в своих записках А.М. Бакунин. Из этих же записей Бакунина узнаём мы, какие растения была завезены и выращивались в парке и в саду его родителями: жёлтая акация, сирень, вишня владимирская, белая малина, «бычье» дерево, «волчьи» лилии, «царские кудри», розы, нарциссы. Растения получали от родственников и знакомых из Москвы, братья Михаил и Иван привозили и присылали саженцы, отводки, семена растений из различных мест, куда забрасывала их судьба, – из Петербурга, Москвы, из Крыма и с Кавказа.     Эта традиция – отовсюду привозить в Прямухино интересные растения – продолжалась во всех поколениях семьи Бакуниных.

Александр Михайлович Бакунин – создатель Прямухинской гармонии
(1765/68–1854)

В 1781 году Александр Бакунин, не без помощи своего дяди Петра Васильевича Бакунина-Меньшого, пользовавшегося большим влиянием в Коллегии иностранных дел, получил в ней должность актуариуса  и был отправлен в Италию, в Турин, для службы при российском посольстве. С 1783 года он причислен там же к канцелярии русского посланника, затем служил переводчиком при императорских миссиях в Турине и Флоренции, в 1787 году пожалован в коллежские асессоры. В Италии Александр Бакунин получил университетское образование – в 1789 году он, по окончании Падуанского университета, защитил на факультете философии диссертацию по гельминтологии (наука о глистах) на латинском языке и стал доктором философии. Экземпляр этой диссертации длительное время хранился в семейной библиотеке в Прямухине. За большие научные достижения в июле 1789 года Бакунин был причислен к членам-корреспондентам Туринской королевской академии наук.
Есть сведения, что Александр Михайлович был свидетелем кровавых событий Французской революции 1789 года и, потрясённый её жестокостью, на всю жизнь сделался консерватором, противником любых социальных потрясений.
Позже в своей поэме «Осуга» он так написал об этом:

Какой-то сыч зловещий стонет:
«Le droit de l’homme»   – и на подхват
С ним журналистика трезвонит
Философический набат.
От этой музыки вскружила
Пустые головы хандра,
И чернь, озляся, завопила
Ослиным хором «Ca ira!»
Я наяву всё это видел
В стране драчливых петухов –
И с той поры возненавидел
Музыку тигров и ослов.

В Италии познакомился и подружился Александр Михайлович и с Н.А. Львовым, который в 1781 году жил здесь некоторое время.
Жизнь в Италии, поездки по многим странам Европы дали возможность Бакунину непосредственно познакомиться с трудами выдающихся философов и просветителей, с великими произведениями искусства и творениями архитектуры, с регулярными садами-парками Италии и Франции.
По желанию родителей, в марте 1790 года Александр Бакунин возвратился в Россию. 14 июля этого же года он был уволен от занимаемой должности, а 31 марта 1791 года с чином надворного советника вышел в отставку.
Перед тем как поселиться в отцовском имении Прямухине, он некоторое время жил в Петербурге. Здесь благодаря Н.А. Львову, который к этому времени стал ещё и его родственником, он стал членом его литературного кружка.
Н.А. Львов был с давних пор знаком с семейством Бакуниных, проживавшим в столице, – ещё в 1774 году Ю.Ф. Соймонов познакомил его с Петром Васильевичем Бакуниным-Меньшим. Львов часто бывал у него. На черновиках некоторых его стихотворений, написанных в то время, стоят адресные пометки: «на даче Бакунина», «у Бакунина… на скорую руку», а с 1776 года он вообще переезжает в дом Бакуниных на жительство. В этом гостеприимном доме часто устраивались домашние спектакли. Главные женские роли в них непременно исполняли сёстры Дьяковы – дочери обер-прокурора сената Андрея Афанасьевича Дьякова и жены его – Авдотьи Петровны (урождённая княжна Мышецкая), сестры жены Михаила Васильевича Бакунина. Трое из сестёр Дьяковых и стали жёнами членов литературного кружка: Александра – женой В.В. Капниста, Мария – женой Н.А. Львова, а Дарья – второй женой Г.Р. Державина. Итак, трое главных участников кружка были женаты на двоюродных сёстрах Александра Михайловича Бакунина.
В кружок этот в разное время также входили Ф.П. Львов, М.Н. Муравьёв, А.С. Хвостов, И.И. Дмитриев, И.И. Хемницер, А.Н. Оленин, Н.М. Карамзин. Члены кружка занимались поэтическим творчеством, живо откликались на события исторического и семейного характера и присылали свои произведения друг другу. До наших дней дошла тетрадь стихотворений Александра Михайловича Бакунина, подаренная Н.А. Львову 24 января 1799 года в Черенчицах (имение Львова в Новоторжском уезде Тверской губернии). Большинство его стихов этого времени адресовано двум дворовым девушкам, жившим в имении Львова, – Лизе и Даше, бывшим объектом поклонения не только А.М. Бакунина, – им посвящал стихи Г.Р. Державин, их рисовал художник В.Л. Боровиковский.

Прелестно стихотворение  «Утро»:

Звёзды на небе чуть блещут,
Ждут весёлых дней царя,
Сквозь листов, кои трепещут,
Видна утрення заря;
Проснись, Лиза! Голосистой
Уже петел возглосил,
И зефир росой душистой
Твои кудри окропил.
Уже небо голубеет,
Аромат цветы лиют,
На ключе туман белеет,
Птички хором все поют:
«День прекрасной, возвратися,
Освети лицо полей!
Лиза, милая, проснися,
Из цветов вязанку свей…»

Интересно, что при занесении этих стихов в начале 1810-х годов в альбом своей жены он предусмотрительно заменил обращение «проснись, Лиза» на «проснись, Варя». Некоторые стихотворения Александра Михайловича Бакунина были высоко оценены друзьями. На рукописи его идиллии «Жатва», также адресованной одной из дворовых девушек Львова, – на этот раз Даше, сохранились восторженные пометки В.В. Капниста, а Г.Р. Державин в 1814 году послал это стихотворение В.И. Панаеву как образец идиллии:
Заплети волнисту косу,
Платье лёгкое надень;
Серп возьми, а мне дай косу:
Даша! В поле встретим день…

Часть ранних стихотворений Александра Михайловича Бакунина опубликована К.Ю. Лаппо-Данилевским в «Литературном архиве» за 1994 год и в книге «Русская литература. Век XVIII. Лирика».   Как отмечает данный исследователь, стихи Бакунина были ориентированы на узкий круг просвещённых ценителей литературы, каковыми были члены державинского кружка, и они по своим художественным достоинствам вполне соответствовали общему уровню произведений писателей-сентименталистов, а в чём-то, пожалуй, даже превосходили их.
В 2001 году Тверской государственный университет выпустил наиболее полное на данный момент «Собрание стихотворений» А.М. Бакунина.
После вступления на престол Павла I, в январе 1797 года А.М. Бакунин был вызван из Прямухина в столицу, пожалован в коллежские советники (гражданский чин VI класса, соответствовавший воинскому званию «полковник») и «почти невольно» определён на службу советником в только что учреждённое Павлом I гатчинское городовое правление.
В ведении возглавляемой им камерной экспедиции находились «экономия казённая и крестьянская, фабрики, заводы и дела по апелляции на Ратушу, строении по Дворцу и городу, слобод, посадов и деревень, дабы по плану и фасаду строений исполнялось». Бакунин руководил в Гатчине и работами по сооружению в парке «Сильвия» на речке Колпанке каскада, спроектированного Львовым.
Каскад представлял собою подобие руины небольшого греческого храма, подмытого и разрушенного водой, «которого остатки, колонны и капители, размётаны были по местам, а иные, вполовину разрушенные, ещё существовали».
Вероятно, о строительстве именно этого сооружения рассказывается в эпизоде, воспроизведённом в недавно вышедшей книге А.Г. Звягинцева и Ю.Г. Орлова «Жизнь и деяния генерал-прокуроров в России в сценах и зарисовках». Вот фрагмент повествования о П.Х. Обольянинове, назначенном Павлом I  2 февраля 1800 года генерал-прокурором. Зарисовка называется «Ручей в Гатчине».
«Однажды Пётр Обольянинов гулял по Гатчине с известным архитектором Николаем Львовым. Пос¬ледний, обладавший исключительным художествен¬ным вкусом, остановил свой взор на прекрасном ручье и обратил внимание своего спутника на изящ¬ную природную красоту этого уголка Гатчины. Ге¬нерал-провиантмейстер лишь недоумённо пожал плечами.
– А что, Петр Хрисанфович, – продолжал рас¬суждать Львов, – из этого прелесть что можно сде¬лать. Так хороша тут природа.
Обольянинов только теперь сообразил, на что намекает Львов, но, правда, сразу нашёлся:
– А что, берёшься, Николай Александрович, сделать что-нибудь прекрасное?
– Берусь, – кратко ответил архитектор.
– Вот будет сюрприз государю, – оживился Обольянинов. – Я, Николай Александрович, в про¬гулках отвлеку его от этого места, пока ты работать станешь.
На следующий день Николай Львов представил Обольянинову эскиз: быстрый ручей течёт среди останков древнего храма.
Работы были проведены быстро. Когда Николай Львов показал сделанное Обольянинову, тот был вне себя от изумления.
– Еду сейчас же за государем, привезу его сюда, а ты, Николай Александрович, спрячься за эти ку¬сты, я тебя вызову.
Павел I приехал верхом в сопровождении много¬численной свиты. Спешился. Увидев красивый бы¬стрый ручей и искусно полуразрушенные колонны и катерли, император пришёл в восторг. Он обнял Обольянинова и горячо поблагодарил его. После этого все сели на лошадей и ускакали, а Николай Львов так и остался за кустами.
Вскоре Пётр Обольянинов был назначен сена¬тором».
Здесь не упоминается имя А.М.Бакунина, ведь речь идёт об Обольянинове. Автор этой книги осенью 2001 года побывал в Гатчине. Такого сооружения, как «Каскад», в гатчинском парке «Сильвия» нет. На схеме обозначен объект «Руинный мост с каскадом». С трудом разыскав это место, я увидел обыкновенный металлический мостик с дощатым полуразобранным настилом, переброшенный через ручей, и остатки деревянных свай, торчащих из воды. На противоположном берегу ручья находилось полуразрушенное здание бывшего птичника. По берегам ручья валялись валуны, в густой траве с трудом удалось обнаружить остатки каменной стены, а рядом – несколько каменных колонн. Это всё, что осталось от сооружения, созданного Н.А. Львовым и А.М. Бакуниным.
Прослужив в Гатчине с 12 января по 14 ноября, Александр Михайлович по настоянию матери подаёт в отставку и вновь поселяется в Прямухине «с больным отцом, с матерью и незамужними сёстрами, проводившими свой век в молитвах, постах и чтении священных книг».

ПЕРЕСТРОЙКА УСАДЕБНОГО ХОЗЯЙСТВА

Финансовое положение семьи к моменту возвращения Александра Михайловича из Италии было очень тяжёлым: по состоянию на март 1791 года долги Бакуниных достигали пятидесяти трёх тысяч рублей.
И этот груз долгов постоянно давил на него; переписка его в конце XVIII века изобиловала перечислением денежных проблем: в письме Н.А. Львову 1 марта 1792 года он умолял его помочь с уплатой процентов и просил даже в крайнем случае продать бриллианты матери. «Неужели всё исчезнет, – в отчаянии писал Бакунин, – ради Бога достаньте деньги, хотя бы волшебством… я бы счастливейший был на земле человек, если бы добился денег.» В многочисленных письмах к старшему брату своему Михаилу Михайловичу он так же подробно, как бы отчитываясь, описывает состояние дел, перечисляет долги семьи, предлагает вернуться в усадьбу и заняться усадебным производством – ткацкой фабрикой и мельницей.
Поразила Александра Михайловича убогость существования русских крестьян, и конкретно, собственных: «Грязь, духота, темнота, дым, сверчки, тараканы и скот в одной избе с людьми». «Безобразие наших деревень так меня поражает, – писал он Н.А. Львову, – что, когда ни войду в мрачное селение, где чёрные избы и дворы грозят падением, где всё изображает беспечность и уныние, что-то у меня ляжет на сердце, пожар, болезни, нищенство в лицах явятся». Он, безусловно, считал, что помещик в первую очередь ответственен за такое положение своих крестьян, но видел здесь и вину самих крестьян: их природную леность, склонность к воровству, небрежность. Он не намерен был им просто помогать, да и возможности такой у него не было, он хотел создать условия для стимуляции их труда, благодаря которому они только и могли улучшить своё положение.
Необходимо было перестраивать и рационализировать всё усадебное хозяйство, все взаимоотношения, подчиняя всё основной задаче: повышению доходности родительского имения. Но не надо забывать, что Александр Михайлович был доктором философии, и любому его начинанию всегда предшествовало серьёзное философское обоснование, разрабатывалась соответствующая концепция. В основу своей концепции переустройства усадьбы он положил те просветительские идеи, которые сформировались у него в результате знакомства с трудами великих философов и учёных Запада и собственных выводов, базировавшихся на российской действительности.
Основной задачей просвещения, в России вообще и у себя в усадьбе в частности, он видел общественное благосостояние, которое, по его понятиям, заключается в вере, трудолюбии, развитии наук, художеств, торговли и промыслов народных, в закреплении законом прав и обязанностей власти и подвластных, в том числе права собственности и личной независимости, воскрешении правосудия.
Обосновывая свои взгляды на просвещение, он написал несколько «философских писем», которые символически адресовал своим друзьям, членам львовско-державинского кружка.
Им были написаны «Письма к Н.А.Л.»: «О садах», «О климате», «О том же», «О народном характере», о русской истории, «Опыт мифологии русской», разбор Несторовой летописи, заметки о расселении и верованиях славян, сами названия которых говорят о проблемах, затронутых в них.
В «Письмах» этих, рассуждая о культуре эпохи Просвещения и обнаруживая прекрасное знакомство с работами европейских просветителей, Бакунин ведёт с ними откровенную полемику по многим проблемам.
Так, он заявляет, что просвещение есть не что иное, как благосостояние народа, и утверждает: «Не просвещение от наук бывает, а успехи наук от просвещения». Бакунин уверен, что освобождение и улучшение нравов и просвещение должны сопровождать друг друга, что противоречит идее Руссо, заключающейся в том, что просвещение должно предшествовать вольности.
По-своему Александр Михайлович трактует и вольность: «Государственная вольность во гражданине есть спокойство духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственно наслаждается безопасностью: и чтобы все люди имели вольность, надлежит быть закону такову, чтобы гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов».
Он был убеждён, что философские системы не способны помочь человечеству. А.М. Бакунин приводит много доказательств того, что учёность, грамота не делают человека счастливым, что просвещение заключается в «нравственном и физическом здоровье народов». Изучив теории знаменитых просветителей, таких, как Монтескье, Бентам, Гельвеций, Вольтер, Руссо, Рейналь, Бакунин отвергает их претензии на приближение к истине.
Это же предубеждение против философских систем обнаруживается и в его письмах к А.Н. Муравьёву в 1812–1813 годах и в более поздней заметке «Мысли о современной философии» (1839 год). Автор этой книги не ставит перед собой задачу разбора философских работ Бакунина, это дело учёных. Тема «Просветительские идеи в творчестве А.М. Бакунина в контексте русской культуры второй половины XVIII – первой половины XIX века», детально разработанная Л.Г. Агамалян, стала темой её кандидатской диссертации. Она же готовит к публикации и другие работы Бакунина.
С попытки введения собственного законодательства в усадьбе и начал Александр Михайлович осуществление своих замыслов.
В начале 1803 года, незадолго до обнародования «Указа о вольных хлебопашцах», им был написан трактат «Условие помещика с крестьянами», в некоторых исследованиях называемый конституцией, а чаще – просто договором. Он недавно обнаружен в архиве А.Н. Оленина, которому он был в своё время направлен. Подробный разбор трактата также осуществлён Л.Г. Агамалян. Познакомимся вкратце с этой работой А.М. Бакунина.
Вообще просветительская идея «Общественного договора» восходит к Руссо, который считал, что «основою любой законной власти среди людей могут быть только соглашения», а не право сильного, что существовало в реальности. И в России наиболее популярной среди представителей русского просвещения была теория естественного права и договорного принципа построения государства.
В предисловии к своему трактату А.М. Бакунин на основе анализа отечественной истории доказывал, что времена славы и могущества России всегда были связаны с вольным положением её народа, а рабство поселян, которое многим представляется изначальным, естественным и даже традиционным, есть результат татарского ига и не обузданного законом корыстолюбия русских князей-вотчинников и вельмож.
Он видел две возможности сохранить «ныне существующее право помещика на крестьян – или договор, или насилие; буде насилие, то угрожает взаимным насилием, буде договор, то уравнение выгод помещика и земледельца сделает его прочным». «Цель заключаемого договора, – писал Бакунин, – взаимный прибыток и безопасность, ибо раб, единым страхом движимый, всегда готов обмануть, бежать и восстать на притеснителя, дабы освободиться от притеснений». Многие пункты договора почти целиком взяты из Большого наказа Екатерины II, составленного в основном из «Духа законов» Монтескье и «О преступлениях и наказаниях» Беккариа. Таким образом, в основу проекта договора между А.М. Бакуниным и прямухинскими крестьянами были положены идеи великих просветителей XVIII века.
Договор состоял из 21 пункта.
Первый пункт гласил, что заключаемый договор уравнивает выгоды помещика и крестьянина и не может быть отменён как договаривающимися, так и их наследниками.
Следующими пунктами предусматривается выделение крестьянину с семейством пятнадцати десятин земли в одном или двух округах в наследственное владение, из которых по меньшей мере две трети её должны быть пахотными, ибо «земледелие (по мнению Александра Бакунина) не только корень народного богатства, но единый узел, образующий общество».
В четвёртом пункте определяется размер крестьянских повинностей помещику за предоставляемый земельный надел – «третью долю урожая всех земных плодов», только в редких случаях допуская замену на денежный эквивалент. «Вольно нам договориться вместо отдачи натурою ему платить, а мне от него получать деньгами. Но как цены меняются, то и оценка каждыя четыре года возобновляется по сложной цене минувшаго четырёхлетия».
Пятый пункт предписывает поселянам под страхом денежной пени в пользу мирской ссудной казны разводить картофель, плодовые деревья и кусты, пчёл, устраивать живые изгороди, осушать, в случае надобности, землю, то есть «способствовать благообразию земной поверхности».
В следующем пункте А.М. Бакунин предлагает в случае отлучки крестьянина от земледелия на сторонний промысел платить помещику цену найма с 1 апреля по 1 октября вольного, равного ему работника: «На зимния же безопасныя промыслы отлучки позволяются».
Далее предусматривается невмешательство помещика в брачные дела крестьян – «не располагать самовольно свадьбами», кроме случаев противлению браку со стороны семьи.
Могли крестьяне получить и свободу, но опять же при условии, что земледелец или кто из его наследников, «трудолюбием своим разбогатев», докажет суду, что имеет достаточные средства на покупку себе земель «или для торгу, или для моего удовлетворения, суд, в том удостоверясь, объявит его лично и жену его и детей его лично свободными, обязав его платить ежегодно денежный оброк, равный доходу, получаемому мною с того участка по средним ценам минувшего четырёхлетия. Обязательство сие по его смерти переходит на его детей и существует, пока не уничтожится».
Согласно проекту Бакунина, помещик также отрекается от власти произвольно «отдавать, продавать или назначать» крестьян в рекруты и обязуется соблюдать очерёдность в этом деле.
Бакунин предлагает ввести мирские суды для крестьян, отказаться помещику от права брать крестьян в дворовые, продавать, переводить или иначе нарушать их семейную и личную безопасность.
В договоре отдельно указывается, что земля передаётся крестьянам в наследственное пользование: мужу наследовала жена, по её смерти – старший сын и так далее. «Без наследственного владения нет собственности, – писал Бакунин, – без собственности нет граждан, а земледелец буде не гражданин, то каторжной».
Договором предусматривается, что при разделе землевладения между наследниками помещика крестьянские участки не делятся, не дробятся, раздел регулируется деньгами, а не землёй.
Двадцатый пункт оговаривает наказание за нарушение правил контракта как со стороны крестьянина, так и со стороны помещика. В равной степени «нарушитель подвергается денежной пене, которая на поселян налагается миром», а на помещика – дворянским судом. В случае «злоумышленного, насильственного и человечеству оскорбительного» нарушения поселянин теряет все права, данные ему помещиком в соответствии с договором, а помещик – при аналогичном нарушении – теряет права на крестьянина и участок, который переходит к наследникам крестьянина.
Заключительный, двадцать первый пункт контракта объявлял его вечным. А.М. Бакунин допускает изменения только когда «по впредь издаваемым государством умозаключениям что-либо в пользу земледельца переменится, но отнюдь не делать перемен ни под каким предлогом умножения власти и выгод помещика с ущербом свобод и польз земледельца».
По замыслу Бакунина, результатом такого договора должны были стать любовь и доверие крестьян к своему хозяину, а также благосостояние как крестьянского, так и помещичьего хозяйства, своего рода гармония взаимоотношений.
Однако на деле проект этот так и остался проектом, крестьяне его просто не приняли всерьёз, посчитав за очередную блажь своего барина. Таким образом, первая попытка практического применения одной из основных просветительских идей закончилась для Александра Михайловича неудачно.
И в дальнейшем А.М. Бакунин не оставлял попыток рационализировать ведение хозяйства в усадьбе. После Отечественной войны, в 1813 году, он предлагает новые реформы.
Вместо существовавшей тогда системы «пятого снопа», при которой помещик, владевший землёй, раздавал её крестьянам и получал двадцать процентов от собранного урожая, он предлагал, «призвав поселян, сказать им: вот вам земля, пашите, косите, а мне отдавайте мою часть как владельцу земли, но при заведении сего нового порядка необходимо соблюдение следующих правил:

1.    Владелец получает четвертую часть всего урожая хлебного и сена, а также конопли, льна и пр. А в скоте, пчёлах, хмельниках, плодовитых садах, огородных овощах участия не имеет.
2.    На тягло определяется 12 десятин полевой земли, 12 десятин покосу (буде покос плохой и менее, соразмерно доброте онаго, и шесть десятин лесу)».

Согласно этому проекту, за работой крестьян должен следить десятский, назначенный помещиком и получающий от него жалование. Оставлял Бакунин для крестьян и ряд ограничений. Так, в рабочую пору им не разрешалось отвлекаться от земледелия, запрещалось продавать огуменный корм и дрова, чтобы не «оголодить земли и не истребить леса». Крестьянин также обязан был «привезть владельцу хлеба, огуменный корм, сено, ему принадлежащие, и по пути вывезть в ближайший торговый город».
Этот проект был более выгоден и крестьянам, и помещику, он освобождал их от барщины, или «сгонной работы», как называл её Бакунин, стимулировал развитие крестьянских хозяйств и в результате вёл к росту производительности крестьянского труда, а значит, давал дополнительный доход помещику. Но и этот проект остался на бумаге.
Александру Михайловичу досталось в наследство и огромное количество так называемых «дворовых» людей, то есть занятых на обслуживании семьи, в подсобном производстве, и не занятых крестьянским трудом. Все они находились на содержании помещика: или на «месячине», то есть ежемесячно получали продуктовое содержание, или считались «застольными», то есть кормившимися за общим столом «от барина». В одной из записных тетрадей 1810 года есть перечень дворовых людей и их обязанностей: приказчик, закупщик, огородник, мужской портной, женский портной, сапожник и два его сына-ученика, башмачник, лекарь, слесарь, парикмахер, по одному человеку – «у кофе и чая», «у буфета», «у конюшни», «у конюшни и сада», «при работах». На скотном дворе – шесть человек, два садовника, два кучера, два медника, два столяра, три повара, пять ткачей, три работающих «в ткацкой», пять – на птичьем дворе, четыре – в больнице или «при больных», два писаря, два человека находились непосредственно при Александре Михайловиче. Женщины: три швеи при Любови Петровне, две занимались белением холстов, четыре убирались в горнице, две в горнице и церкви, три работали в ткацкой, три женщины и одна девочка 10 лет пряли, пять плели кружева, ещё пять были прачками, одна ключница, три «стряпали и стирали и один… полоумный». Всего дворовых было 172 человека – 98 семей.
Бакунин был очень недоволен их работой, считал содержание их не только невыгодным, но и губительным. Он пытался реформировать и эту категорию работников своей усадьбы: некоторых дворовых он переводил «на землю», то есть превращал в крестьян-земледельцев, некоторых даже отпускал на волю, обращая их в наёмных работников, ответственных теперь за свой труд и себя содержащих.
Пытался А.М. Бакунин ввести новшества и в саму систему земледелия. Уже упоминалось, что в проекте договора между помещиком и крестьянами он обязывал крестьян на полученной земле «сажать не менее осьмины (то есть восьмой части) картофеля». Частично картофелем, кроме традиционного жита (ячменя), рассчитывался он и с наёмными крестьянами, стремясь к тому, чтобы «употребление онаго скорее вошло в общий обычай». В записях Бакунина можно найти и предложение по замене традиционной крестьянской сохи на плуг.
Александр Михайлович предлагал и оригинальный способ использования паровой земли при трёхпольной системе земледелия: «Если есть выгон скоту, кроме полей, то в паренине можно бы сеять гречу, а по уборке гречи тем же годом засевать рожью. Никогда бы червь не повредил, ибо хлебный червь только в пару заводится». Кстати, для борьбы с этим «хлебным червём» им было разработано собственное руководство.
Александр Михайлович не прошёл и мимо проблем удобрения почвы. В «Пособиях к удобрению земли в селе Прямухине» он, кроме навоза, как «средства всем известного», предлагал использовать сажу и золу, мох, солому, опилки, подзол, дуб, лист («для саду, а не для полей») и наплыв (ил), подробно описывая свойства каждого удобрения.
Для облагораживания самого внешнего вида земельных угодий обязывал он крестьян осушать заболоченные участки, чинить дороги, засаживать бугры, крутые скаты и берега деревьями. А деревья он рекомендовал высаживать нужные в хозяйстве: «липу, годную для обуви, полезную пчеловодству… берёзу, годную для дёгтя, для бересты и дающую поселянам приятный и здоровый напиток весною; овчарник, годный для дубения кож и составляющий лучшую для овец пищу и полезный пчеловодству; рябину и черёмуху, годных на водошную сидку…»
Бакунин даже давал советы по рациональному использованию сенокосных угодий: он предлагал, очистив их от кустов, разбить на участки, а межи засадить деревьями. Четвёртую часть этих лугов он рекомендовал отдавать «на пастьбу скота, а три части беречь… от потравы. Сена было бы больше, работы меньше, и скотина была бы сыта».
Большинство новшеств, предложенных Бакуниным с целью урегулирования взаимоотношений между помещиком и крестьянами, большая часть предложений и рекомендаций его по повышению эффективности земледелия, по повышению производительности крестьянского труда так и остались на бумаге. Во-первых, потому, что они не меняли сути отношений между помещиком и его крепостными, во-вторых, сам Александр Михайлович предлагал зачастую нереальные, идеалистические проекты, да и крестьяне, с одной стороны, не были готовы к ним, с другой, в силу своей природной осторожности, боялись сделать неверный шаг. Понимал это и сам Бакунин, он признавался, что «не одно упрямство, не одна слепая привычка к дедовским обычаям, но благоразумное и справедливое опасение велит большему числу земледельцев держаться старой битой дороги, которая, как ни дурна, как ни беспокойна, ведет его к ночлегу, и не вверяться новым тропинкам, которые иногда заводят в болотину». Он прекрасно знал русского мужика:

Чудное дело, умной и смелой
И добродушной русской народ
Бросится в пламя и воду прямо
Руку несчастному помощи дать,
А постоянное, как окаянное,
Дело по должности тяжко ему…
И ещё:
…Больно и жалко, что только палкой
Движутся души наших людей…

И тем не менее некоторые шаги А.М. Бакунина с целью повышения доходности имения принесли желаемые результаты: к 1804 году долг семьи сократился почти на двадцать тысяч рублей.
В своих письмах, а также записках, касающихся переустройства усадьбы, он излагал планы по реорганизации работы своих небольших промышленных предприятий, являвшихся источниками дохода: мучной мельницы, расположенной на правом берегу Осуги; пильной фабрики, находившейся рядом и работавшей за счёт той же воды; ткацкой фабрики по производству грубого армейского сукна; винокурни, производившей вино не только для собственных нужд, но и для поставок в Торжок и Старицу. К примеру, о мельнице Бакунин пишет: «Приведи мельницу в должный порядок, можно будет вместо 500 получить тысячи две дохода». А если заменить труд крестьян на труд наёмных работников, то возможно, считал он, получить дополнительно около сорока тысяч рублей дохода. Планировал он завести в усадьбе и конный завод.
В письме к брату Михаилу Михайловичу от 26 июня 1804 года, находящемся в ГАТО, А.М. Бакунин даёт полный расклад финансового состояния семьи на тот момент:

«Всего душ по Тверской губернии за нами     – 837.
Долги – в приказе под залог 60 душ         – 3000
в С.-Петербургском банке под залог 250 душ     – 10000
во вспомогательном банке под залог 175 душ     – 12000
в 20-летнем банке под залог 200 душ         – 6000
без залогу должны Пелагее Михайловне         – 3000
Марфе Алекссевне                     – 1000
Михаилу Ивановичу Бровину             – 1000
разным партикулярным                 – 1500
___________________________________________________
В залоге душ 687 – долгу 36500
За исключением же дворовых людей душ по ревизии за нами
в Осташкове – 237
в Казицыне – 101
в Слапихине с деревнями – 83

Сие назначено сестрицам по матушкиному письму.
В Прямухине с деревнями и в Дядине крестьян. душ         – 293

Дворовых хотя много, или, лучше сказать, – большая часть, оные назначены к крестьянству                                          –124
____________
837
Проценты мы платим:      в 20-летний банк        – 2160
(ещё платить три года)
в вспомогательный банк    –    880
(ещё платить 19 лет)
в 8-летний            –    600
(через 4 года должны  внесть капиталу 10000)
в приказ            –    180

Сверх того, на вороту висит у нас дело по продаже костромских деревень и Борковолов с нас претендует более 4000, а также необходимо выделить ещё приданое сестре Татьяне Михайловне».
В заключении письма Александр Михайлович сообщает брату, что он хочет перевести часть залога имения из 8-летнего банка и приказа во вспомогательный банк, где залог меньше, и таким образом высвободить 110 душ.
При чтении писем А.М. Бакунина к брату Михаилу Михайловичу складывается впечатление, что их близкие, родственные отношения совершенно не распространялись на дела хозяйственные, и конкретно – финансовые, что Александр Михайлович под всякими предлогами отказывал брату в доходах с родительского имения.
Как раз в то время, когда Михаил Михайлович в силу крайне затруднительного финансового положения семьи «занимал» казённые деньги в подчинённом ему приказе общественного призрения, что, безусловно, было серьёзным нарушением, он обращался к брату Александру Михайловичу с просьбой поделиться причитающейся ему частью доходов с имения. В ГАТО находится ответ А.М. Бакунина от 7 декабря 1814 года, в котором он пишет брату: «…И наряду что имею большую дворню и в том числе много старых, малых и хворых, которых ни на что нельзя употребить, а содержать должно, можем мы выручить… хлебом более трёх или четыре тысячи, пильный завод даёт тысячи три, на сыроварении тысяч до трёх делать можно, всего около десяти тысяч, из которых выключи четыре на проценты, остаётся шесть, а раздели на двоих – по три тысячи, что для вас ничто не составит, и для меня будет недостаточно».
Единственным средством к умножению доходов он видит винокурение, чем и предлагает заняться брату, для чего советует ему «найти залог, заключить контракт с компанией на какое число ведер вина вам угодно усилить, т.е. расширить завод, прислать надёжного человека для закупки хлеба и пр., а я присмотрю и буду содействовать успешному производству вашего дела. Прибыли от завода будут ваши, а мне же останутся без раздела прочие деревенские доходы.» И далее прижимистый Александр Михайлович добавляет: «Если дела ваши пойдут успешно, вы не откажетесь помогать мне… в уплате семейного долга.»
Если вспомнить ещё раз, что в это время М.М. Бакунин был столичным губернатором, к тому же сенатором, то предложение заняться организацией винокурения в Прямухине звучит если не оскорбительно, то явно неуместно.

ПЕРЕСТРОЙКА ДОМА

Разрабатывая проект перестройки господского дома, Бакунин писал, что «дом, вероятно, всех нас переживёт, но если бы по несчастью случилось вновь строить, то построить тем же почти планом, а лучшим фасадом, каменный в два этажа». В новом двухэтажном доме, мечтает он, «буфет присоединить к зале. Из нонешней лакейской сделать буфет, из него лестницу в нижний этаж в кухню. Лакейскую из моей прихожей, сени и лестницу из моей комнаты.»
В нижнем этаже нового дома он хочет расположить «кухню, погреба, кладовые и жилые для людей покои».
Однако он всё же решил старый дом оставить, а дополнительные помещения создать с помощью флигелей, фасады же украсить вполне современными классическими приемами и, соответственно благоустроив и озеленив, вписать дом в окружающий ландшафт.
До 1810 года были построены два отдельно стоящих флигеля. С северной стороны дома – кирпичный одноэтажный, но на высоком сводчатом подклете, так называемый кухонный флигель. С северо-запада он производил впечатление двухэтажного здания – такой высоты был цокольный этаж. В верхнем этаже были кухня, кладовая и жила прислуга, в подклете хранились продукты.
На север – кухня с погребами,
В которых есть вино и квас,
И кладовая со шкафами,
Где всякой всячины запас.

С восточной и западной сторон фасады северного флигеля были украшены классическими четырёхколонными дорическими портиками. Южнее старого дома был возведён ещё один, так называемый «церковный флигель».
Как утверждают историки, искусствоведы и специалисты-реставраторы, проводившие обследование сохранившейся части дома и готовившие историческую справку для разработки проекта реставрации бакунинского дома, южный флигель был сразу построен кирпичным и двухэтажным, или двухсветным.
Он также был украшен с двух сторон четырёхколонными портиками. С западной стороны на портик опирался балкон, выход на него располагался по центру стены, с восточной стороны балкон, вероятно, появился несколько позже, и выход на него был растёсан по месту правого оконного проёма. В нём располагалась домовая церковь.

Святая церковь – флигель южный,
Где Бог меня благословил
Принять любви обет супружный
И счастья дни мои скрепил.

Базы и капители колонн были выполнены из белого камня, сами колонны сложены из кирпича и укреплены белокаменными вставками через 14 рядов кладки и оштукатурены на треть высоты гладко, а верхние две трети – с каннелюрами  . Фронтоны флигелей были деревянными, с полуциркульными окнами.
Позже флигели были соединены с главным домом кирпичными одноэтажными переходами. Кровли всех построек – двускатные, крытые жестью. Стены флигелей и переходов были выложены на известковом растворе из местного глиняного кирпича.
Классицизм предъявляет строгие требования к органической связи интерьера дома с окружающим пейзажным видом. Для этого, с восточного, парадного, фасада к главному дому была пристроена открытая терраса, украшенная дорическим четырёхколонным портиком, увенчанным деревянным фронтоном. Колонны террасы были деревянными, оштукатуренными. Такой классический приём пластической обработки фасадов колонным ордером портиков, торжественно выступавших вперёд, как бы образующих первый план, позволял скрасить довольно скудное убранство стен дома. Выход на террасу был из гостиной.
Таким образом, здание приобрело классическую трёхосевую композицию, слегка нарушенную разной высотой флигелей. Весь дом, в том числе и старый, деревянный, был оштукатурен и побелён.
Два входа в дом, с крыльцами и навесами, поддерживаемыми двумя кронштейнами, располагались с западной стороны в районе переходов. С восточной стороны был выход на террасу и в парк. Он был открыт только летом.
Эту перестройку дома А.М. Бакунин так зафиксировал в своей поэме:

Господские палаты ныне
Кряхтят под тяжестью годов.
Но я кирпичными плечами
Двух флигелей на новый лад
Скрепил их и с лица столбами
Принарядил кой-как фасад.

Однако, когда почитаешь документы, относящиеся к этому периоду, складывается мнение, что первоначально южный флигель, в котором располагалась домовая церковь, был одноэтажным с соответствующим завершением. А рядом с домом было выстроено деревянное здание временной церкви для сельского люда. Приведу в подтверждение данной версии выдержки из ряда документов, обнаруженных мною в архивах:
В деле «О постройке церкви в с. Прямухине Новоторжского уезда Тверской губернии» от 1808 года, хранящемся в РГИА  , находится несколько документов, говорящих о том, что на период строительства новой, ныне существующей церкви, чтобы не прекращалась служба, Любовь Петровна Бакунина в 1808 году испросила разрешение временно перенести придел Петра и Павла в «нарочно к тому приготовленное удобное строение близ ея дома». В заключении Тверской консистории указывается, что «строение, которое назначается к перенесению в него придела Святых апостолов Петра и Павла, деревянное, вновь выстроенное особо, и доныне ничем занято не было, и стоит возле дома просительницы, к помещению в нём церкви пристойно и способно».
Эта же фраза повторяется и в самом разрешении Святейшего Правительствующего синода от 9 июля 1808 года.
В рапорте благочинного Новоторжского уезда погоста Пречистой Каменки священника Георгия Иоаннова Константиновского архиепископу Тверскому и Кашинскому Григорию от 6 сентября 1842 года указывается, что «…в домовой деревянной церкви во имя первоверховных апостолов Петра и Павла, построенной в 1808 году и состоящей при доме коллежского советника Александра Михайлова Бакунина, деревянные полы от гнилости фундамента осели, от чего и иконостас пришел в непристойный вид…»
И, наконец, сам Александр Михайлович Бакунин в прошении своём о постройке часовни на кладбище села Прямухина также на имя архиепископа Тверского и Кашинского 9 мая 1846 года пишет: «Для построения в селе Прямухине новой церкви во имя пресвятая Троицы и Покрова Божией матери, старая церковь во имя Покрова Божией матери с приделом Святых апостолов Петра и Павла, угрожавшая падением, была сломана, и до окончания постройки позволено было перенести придел святых апостолов в нарочно пристроенное к дому деревянное строение, в котором, по освящении, и продолжалась божественная служба, до освящения новой церкви…» Два последних документа хранятся в Государственном архиве Тверской области.
Напротив западного фасада южного церковного флигеля была возведена колокольня-ротонда «деревянная на четырёх столбах, построенная одновременно с церковью… низкая, сажени четыре в высоту».
Через некоторое время после постройки нового храма домовая церковь была упразднена, в южном флигеле расположился сначала зимний сад, потом он был переоборудован под жильё.
К письму Натальи Семёновны Бакуниной от 26 сентября 1861 года, адресованному С.Н. Корсаковой, приложен план прямухинского дома, на котором южный флигель обозначен как «прежняя домовая церковь» и добавлено: «здесь будет отстраиваться отделение Павла и Наташи». На нём не указаны ни перегородки, ни второй этаж.
В воспоминаниях В.Н. Линда, впервые посетившего Прямухино в 1862 году, сказано: «Поднявшись в гору и повернувшись направо, мы подъезжаем к длинному дому без всякой архитектуры. С одного конца он двухэтажный, каменный, но эта часть ещё только строилась в начале шестидесятых годов; остальная часть, деревянная оштукатуренная, была одноэтажная с антресолями, и постройка её относилась ещё к самому началу столетия», то есть на южном флигеле в 1862 году осуществлялось какое-то строительство. Строительство это могло заключаться в возведении межэтажного перекрытия в двухсветном объёме домовой церкви, устройстве перегородок и в переделке завершения флигеля, если он первоначально был кирпичным и двухэтажным.
Но более вероятно, что осуществлялось всё же другое строительство – возведение второго этажа и переоборудование всего флигеля под жильё, так как южный флигель первоначально был одноэтажным. Остаётся ещё много вопросов, на которые надо искать ответы.
Существует достаточно твёрдая версия, не подтверждённая, однако, документально, что автором проекта перестройки дома был Н.А. Львов.
«Для архитектурного творчества Львова характерны и общее построение южного флигеля, и размер квадратного в плане церковного зала, и ниша на оси восточного фасада… и, особенно, ордер портиков. Среди разных вариантов дорического ордера, встречающихся в творчестве Львова, имеется и ордер, применённый в портике дома в Прямухине, например, ордер надворной колоннады в Знаменском. Техника выполнения их та же. Отношение высот колонн к нижним диаметрам также одинаковое – 7:3. Каннелюры, покрывающие верхние две трети колонн, также встречаются в проектах Львова.» Таким образом, специалисты, в совершенстве знавшие архитектурные творения Львова и обследовавшие сохранившийся южный флигель, однозначно признают авторство или как минимум влияние Львова при строительстве этого сооружения.»
Однако вряд ли Львов мог принимать непосредственное участие в преобразовании прямухинской усадьбы. Судя по запискам А.М. Бакунина, он и сам был талантливым и достаточно подготовленным специалистом усадебного строительства, а кроме того, именно в это время в России было издано множество как переводных, так и отечественных книг и пособий по усадебному строительству, с которыми, несомненно, Александр Михайлович был знаком и которыми пользовался.
Все строительные работы в то время осуществлялись только с мая по сентябрь, на зиму они приостанавливались. Для обеспечения развернувшегося довольно крупного строительства строительными материалами и изделиями на территории усадьбы были созданы собственные подсобные производства. Южнее Вязового холма располагался кирпичный завод, сырьём для которого служили местные глины, большими пластами залегавшие почти на поверхности (место, где добывали глину, до сих пор называют кирпичными горами). Подвоз готового кирпича осуществлялся по «дороге кирпичного завода», упоминавшейся в записях Александра Михайловича. Проходила она мимо Вязового холма по южному склону Верхнего и Стерлядного прудов и по плотине среднего пруда выходила на Большую дорогу. Можно предположить, что на этом заводе производили и глиняную черепицу, так как Бакунин хотел ею покрыть строящиеся новые флигели. Глина эта была годна и для изготовления горшков и прочей посуды.
Известь добывали в Костюшине, на лопатинской стороне, откуда она на тачках перевозилась по лавам на левый берег Осуги, где для её хранения был построен сарай. По берегам Осуги и Поведи добывали и белый плитный известняк.
Возле церкви, восточнее её, была построена печь для обжига извести, рядом с мельницей сооружена пилорама, или «пильная мельница», как называл её Александр Михайлович. Она приводилась в действие напором воды. «Пильная мельница» была о шестнадцати поставах  , на ней работали в начале XIX века до четырнадцати человек. Существовала на Садовой улице, перед домом, и «столярная изба».
Среди местных крестьян были искусные мастера. Сохранилась в истории фамилия плотника Егора Ларионова, строившего и дома, и мельницы, и мосты, династии кузнецов Климентьевых, которые работали не только в Прямухине, но и в имениях других помещиков, их даже посылали в другие губернии. Навыки строительного дела они передавали из поколения в поколение, и поныне прямухинские, давыдковские, дядинские и скрылёвские мужики слывут лучшими плотниками в округе.

СТРОИТЕЛЬСТВО ХРАМА

Строительство новой церкви начала Любовь Петровна Бакунина. Как известно, в 1808 году она подала архиепископу Тверскому и Кашинскому Мефодию прошение «о дозволении состоящую Новоторжского уезда в селе Прямухине каменную церковь Покрова Пресвятые Богородицы… по ветхости разобрать… и построить вместо оной новую каменную о двух этажах, верхний во именование Живоначальныя Троицы, а нижний Покрова Пресвятые Богородицы».
12 июня 1808 года Святейший Правительствующий синод заслушал представленное «синодальным членом преосвященным Мефодием архиепископом Тверским и Кашинским от вотченницы Новоторжского уезда села Прямухина вдовы Любови Петровны Бакуниной прошение: имеющуюся в селе каменную церковь во имя Покрова Пресвятые Богородицы с приделом святых Апостолов Петра и Павла в связи с тем, что на стенах и сводах образовались трещины, находиться в ней стало опасно, да и к собранию народа она тесна, разрешить разобрать и построить вместо оной каменную новую собственным ея иждивением на том же месте о двух этажах и дал соответствующее на то дозволение».
Строительство церкви продолжалось долго. Само здание было построено в 1826 году, отделка и роспись заняли ещё десять лет. Сказалось и отсутствие денег, и пошатнувшееся здоровье хозяина.
В завещании, написанном 13 марта 1827 года, Александр Михайлович так излагал жене финансовое положение семьи: «…Всё имение моё пять сот душ Тверской губернии в Новоторжском уезде заложено 3 марта 1825 года, из оного 310 душ в 62.000 – и освободятся не прежде 1850-го… ты должна ежегодно вносить процентов и уплаты 4960 [руб.] в С.-Петербургский Опекунский Совет – то немного вам на прожитье останется…»
На период 1825–1826 годов приходятся ещё несколько потрясений. Одно из главных – восстание декабристов и последовавшие за этим аресты его участников и членов тайных обществ. Несмотря на то, что Александр Михайлович не был напрямую замешан в этом заговоре, многие его родственники и родственники жены были в числе руководителей, с ними осуществлялась деятельная переписка. В панике были уничтожены все письма и дневники этого периода.
Кроме того, 24 июля 1826 года, не достигнув двухлетнего возраста, умерла их младшая дочь Сонечка. А 3 марта 1827 года скончался отчим Варвары Александровны Бакуниной – Павел Маркович Полторацкий.
Видимо, после всех этих потрясений и решил Александр Михайлович написать завещание.
К 1834 году положение семьи, если судить по его письму к сыну Михаилу, ещё ухудшилось: «Я плачу 12 тысяч процентов  . Имея за мною 500 душ… вас же десятеро, то по вотчине нашей достанется душ по 70 с долгом…»
И тем не менее в 1836 году строительство церкви было полностью закончено, и в присутствии большого количества приглашённых, в числе которых были Белинский и Лажечников, она была освящена «с благословения высокопреосвященного Григория архиепископа Тверского 1836 года октября 18 дня… города Торжка Ильинской церкви протоиереем Семеоном Янновым», как раз в день рождения Александра Михайловича.
Во многих источниках авторство проекта новой церкви адресуется Н.А. Львову. В упоминавшейся ранее книге «Архитектор Н.А. Львов» о прямухинской церкви можно прочитать: «Структура здания, так же как и размер его, вызывает в памяти другие сооружения Львова: на углах стен четверика, усиленных дополнительной кладкой, сосредоточена нагрузка от вышележащих частей здания – это освобождает стены по осям и даёт возможность образовывать большие проёмы. Аналогичные приёмы применены и в церкви в Арпачёве, и в соборе Борисоглебского монастыря в Торжке. Из четырёх портиков здания западный имеет наибольший вынос и образует входной навес, причём фронтону придана роль балки, перекрывающей центральный большой пролёт. Это противоречит строгой архитектурной логике, свойственной Львову. Возможно, что при строительстве церкви были сделаны отступления от проекта».
Двухэтажная кирпичная, оштукатуренная, центрическая в плане постройка увенчана световым четвериком с трёхчастными «венецианскими» окнами. С западной стороны ко второму этажу церкви подходит пандус, декорированный валунной облицовкой, с ограждением в виде каменных тумб с повешенными между ними цепями. Именно А.М. Бакунин, как следует из его записей, предложил разобрать построенный батюшкой рядом с церковью каменный «магазейн» из-за того, что он «много виду отнимает у церкви», оставив при этом подвалы и «своды засмолив и выровняв глиною, сделать по оным отлогую насыпь, выслать дёрном и кое-где посадить деревья и кусточки. Невысокий дернистый перед церковью холм виду не испортит, а подвалы сохранены будут». Так, видимо, и появился столь оригинальный пандус у церкви. Все четыре фасада церкви имеют четырёхколонные портики тосканского ордера.
С восточного фасада на втором этаже сооружён портал с выходом на балкон, а на первом – грот в виде глубокой полуциркульной ниши, перекрытой конхой  . В этой нише под алтарём церкви первоначально планировалось разместить усыпальницу для Михаила Васильевича и Любови Петровны, но они умерли раньше окончания строительства церкви, и в 1838 году здесь была похоронена их внучка Любенька, а в 1854 году – Александр Михайлович Бакунин. Две надгробные плиты пролежали в нише под алтарём до 1936 года.
Ниша усыпальницы обладала поразительным акустическим эффектом. В середине и даже конце XIX века, когда деревья в церковном овраге не были такими большими, а заросли кустарников такими густыми, шум водопадов на плотинах прудов и звук падающей воды с мельничной плотины на Осуге, а иногда и иные звуки, даже шорох падающих листьев, отражаясь в нише усыпальницы, создавали эффект человеческой речи. Слышался шёпот, иногда глухие восклицания, иногда стоны. Многих обитателей Прямухина, совершавших ночные прогулки по парку, это приводило в ужас: казалось, что кто-то жил возле церкви, а может быть, в ней самой, или потусторонний мир пытался общаться с людьми, звал к себе.
С южной стороны церкви, возле стены, для захоронения членов семьи Бакуниных был построен склеп. Он кирпичный, имел сводчатое перекрытие, сверху был засыпан землёй. В нём имелось три секции, которые замуровывались по мере заполнения. Внешний вид его очень хорошо можно представить по рисунку Натальи Семёновны Бакуниной.
В приложении автор счёл уместным привести список членов семьи Бакуниных и их родственников, похороненных в склепе. Дело в том, что в советское время склеп был вскрыт, и местные мальчишки играли черепами в футбол. При прокладке сточных труб из нижнего помещения церкви, где размещался молокозавод, была разрушена и усыпальница.
Воздадим же должное членам этой славной семьи хотя бы прочтением их имён.
Согласно описи Троицкой церкви и её имущества, составленной в 1846 году, «внутри верхней церкви с престолом во имя Живоначальныя Троицы восемь столпов, устроенных в средней части по два на четырёх сторонах, с капителями лепной работы. Пол в церкви деревянный, а в алтаре и амвоне чугунный, весь крашенный вохрою. Во всей церкви вообще двенадцать окон, а именно: вверху в четверике полукруглые и внизу восемь, а в окнах двенадцать рам еловых со стёклами, укреплёнными внизу железными коваными, а вверху проволочными решётками.
На церкви одна глава медная, позлащённая чрез огонь. На главе крест медный, четырёхконечный, позлащённый чрез огонь.
Крыша на церкви железная, на стропилах деревянных, окрашена чёрною краскою.
Всход из верхней церкви с западной стороны открытый, устроенный на кирпичном своде, помощённом деревянным полом, по сторонам с деревянными токарной работы перилами, при сём входе в церковь четыре каменные колонны, устроенные на основной стене нижней церкви…
Под сводом, ведущим к верхней церкви, с западной стороны устроено помещения для хранения уголья и иных малозначительных церковных вещей, имеющее на северной и южной сторонах два полукруглых окна с деревянными рамами и стёклами и деревянную дверь с навесным запором, за сим сводом по скату земляная насыпь, обложенная с северной и южной стороны диким булыжным камнем.
На восточной стороне церкви четыре каменные колонны, основанные на стене нижней церкви, на этой стороне под алтарём ниже верхней церкви помещение в две сажени с половиною длиною, в две сажени шириною и в две с половиною вышиною, в котором погребён Александр Михайлов Бакунин.
На северной стороне верхней церкви деревянная дверь со стёклами и личинным запором, при ней другая наружная дверь – железная решётчатая с навесным запором. Чрез сия двери выход из церкви на балкон с четырьмя каменными колоннами, устроенными на основной стене нижней церкви, между колоннами деревянные токарной работы перила.
На южной стороне сия церкви двери и балкон устроены, как и на северной стороне.
В нижней тёплой церкви с престолом во имя Покрова Пресвятой Богородицы стены внутри оштукатурены.
Внутри церкви четыре круглой фигуры столпа – два отделяющие церковь от алтаря и два между церковью и трапезною.
Пол в церкви и в алтаре кирпичный. Внутри церкви две печи, со сторон обделанныя листовым железом, вышиною в три, а шириною в аршин.
Во всей церкви десять окон, а в окнах с зимними двадцать рам елового дерева, со стёклами, укреплены железными решетками.
Сия церковь при входе имеет паперть под сводом, со сторон не ограждённую и не помощённую».
Расположение церкви на красивом косогоре, откуда открывается прекрасный вид на парк, каскадные пруды, подъездную дорогу, господский дом, предопределило ей ещё и роль своего рода паркового павильона.
Севернее церкви предполагал Александр Михайлович построить колокольню; для этого он хотел «пожертвовать частью сада для овальной площадки от колокольни к церкви». Очевидно, этим и объясняется изгиб граничного вала Старого сада и Большой дороги напротив церкви.
Колокольня, однако, на этом месте так и не была построена в связи с денежными затруднениями. Долгое время пользовались старой колокольней-ротондой, что располагалась возле дома, а затем – временной деревянной, построенной западнее церкви; изображение колокольни можно увидеть на рисунке Н.С. Бакуниной. Она эта была построена «церковным иждивением в 1846 году», была «деревянная, на фундаменте из дикого камня, осьмиугольная, в длину и ширину в две сажени квадратно, а в высоту четыре с половиною сажени, с осмью в среднем отделении колоннами, покрыта деревом, крест на ней из белого железа. На оной колокольне висят восемь колоколов медных».

СОЗДАНИЕ ПАРКА

В создании прямухинского пейзажного парка принимали участие и первые хозяева Прямухина – Шишковы и «батюшка» Михаил Васильевич, но именно Александр Михайлович Бакунин придал ему живописность, красоту и неповторимость.
А.Т. Болотов, выпустивший в 1780–90-х годах много работ по устройству пейзажных, или «натуральных» парков, рекомендовал в этом деле «советоваться с натурой», он же утверждал, что «садовое место должно почесть полотном, на котором устроитель сада малюет свою картину».
А.М. Бакунин именно так и поступал. Он был противником разведения регулярных садов в усадьбах, они представлялись ему «похожими на кладбища вкуса и природы»: «Чёрные, колкие и неподвижные ели стеною, липы шапочками и грибами, берёзы вёрстами согласились лишать гуляющих утешительных солнечных лучей в нашем строгом климате».
Бакунин писал, что необходимо «в сад переселить ту свободную приятность, которой свойство есть уже нигде не наскучить, а что ещё более вижу возможным – усовершенствовать и образовать красоту, каждому месту свойственную и природою иногда чуть обозначенную».
Естественное в прямухинском парке дополнялось искусственным, и таким образом создавались идеальные условия для тесного взаимодействия человека с природой, образовывая «природную составляющую» той самой душевной гармонии, которую ощущали все гости Прямухина.
В записках своих «Об отделке Прямухина и окрестностей», непосредственно предшествовавших работам, А.М. Бакунин описывает существующие в парковом строительстве типы оград и останавливается, как на самой красивой и прочной, живой изгороди, посаженной на ограждающем валу. По хребту вала он рекомендует сажать в два ряда «приличные кусты», используя в качестве посадочного материала «прививчатые прутики». Такая изгородь по валу, обложенному булыжником, была сооружена вдоль главной дороги от реки Осуги до господского дома.
Особенно часто Бакунин применял легкую изгородь, которую в записях своих называл «живым плетнём», и которая устраивалась следующим образом: «Выкопав ров в аршин, засыпать тою же землёю. Когда действием воздуха и работы [земля] взрыхлится, по краю лицевой стороны набить во рву колья друг от друга в четыре вершка, вышиной от земли в аршина два, вершины связать плетешком, в промежутки кольев посадить прививчатые прутики, в будущем тем кольям замену, а за кольями к другому краю в том же канале – цветные кусты». Вот таким живым плетнём и были огорожены многие участки парка на левом берегу Осуги.
В некоторых случаях рекомендует Александр Михайлович устраивать вместо обычных каменных оград подпорные стенки, то есть к каменным оградам делать земляную насыпь, по которой сажать «приличные кусты».
Рассматривая варианты устройства плотин, Бакунин останавливается на земляных, с фашинным креплением верхнего откоса. Именно так укреплена земляная плотина верхнего пруда.
Особой примечательностью прямухинской усадьбы является её холмистый рельеф, и Бакунин много внимания уделяет оформлению холмов. Он писал о Вязовом холме: «Не знаю, кем и когда посажены старые вязы на холму, но часто любуясь ими, благодарю его». За «уступцем» предполагает он выстроить полукруглую или трёхстенную горенку, отверстием к подвязью, и обсадить её «цветными» кустами.
Александр Михайлович формирует рельеф церковного косогора, разравнивая бугры и ямы, «подражая действия природному, которая круглит угловатые и резкие черты». Он сажает группами ильмы, липы, вязы, клёны, ясени и ограждает эти группы живым плетнём, так как «скот и люди мою рощицу обижают».
Красивый холм Бакунин засаживает елями, лиственницами и пихтой, по периметру обносит живой изгородью из свидины и рябинника и хочет украсить его беседкой, построенной по «нарочно сделанному рисунку Н.А. Львова и посвятить его памяти». Беседка эта построена не была, после 1812 года здесь устанавливают большой белый кварцевый камень в ознаменование победы над Наполеоном и изгнания французов из России, а может быть в честь пребывания в усадьбе Михаила Илларионовича Кутузова, и Красивый холм стали называть Кутузовской горкой. До сих пор это одно из красивейших мест парка.
На Могильном, или Печальном холме располагалось кладбище, где хоронили как членов семьи Бакуниных, так и крестьян. В Прямухине бытовала легенда, согласно которой недалеко от усадьбы некогда произошло сражение с литовцами, и павшие воины были первыми погребёнными на Могильном холме. В начале XIX века здесь была построена деревянная часовня, которую Александр Михайлович предполагал в дальнейшем заменить небольшой каменной церковью в виде пирамиды – «пирамида свойственна кладбищу».
Замысел сей, однако, исполнить не удалось, и в 1846 году обветшавшая, или «полуразвалившаяся», как назвал её возвратившийся из Прямухина в 1843 году Белинский, часовня была заменена снова деревянной, сведения о которой можно найти в той же описи 1846 года: «Часовня на приходском кладбище деревянная, на фундаменте дикаго камня, с колоннами, длиною в шесть сажень, шириною в четыре сажени, а вышиною три с половиной сажени. Пол в ней деревянный. Во всей часовне пять окон, а в окнах пять рам еловых со стёклами, укреплены железными кованными решётками. На часовне глава медная, позлащённая. На главе крест медный же позлащённый. Крыша деревянная. Вход в оную часовню с западной стороны. При входе четыре деревянные колонны. Входная дверь в часовню деревянная, филёнчатая, запирается внутренним личинным и внешним навесным замками.
На восточной стороне часовни так же, как и на западной, четыре деревянные колонны.
Сия часовня с благословения преосвященного Григория архиепископа Тверского выстроена 1846 года иждивением прихожан, а более г. помещика Александра Бакунина.
В оной часовне поставлен деревянный иконостас из упразднённой бывшей при доме г. Бакунина церкви во имя апостолов Петра и Павла».
Александр Михайлович, в своё время окончивший факультет натурфилософии Падуанского университета в Италии, безусловно, много знал о благотворном влиянии водной среды на человека и поэтому, занимаясь обустройством усадьбы, большое внимание уделил устройству всевозможных водных сооружений.
При Михаиле Васильевиче Бакунине в церковном овраге находились кузница, винокурня, на ручье была устроена запруда и существовал Батюшкин пруд. Сын же его спроектировал, а затем и устроил здесь каскад из трёх прудов: новый Верхний, Батюшкин, или Стерлядный (средний) и новый Нижний. На северном берегу Батюшкиного пруда построил он «на косогоре баню». К бане для купания решил он присоединить часть пруда «отдельною в пруде плотиною. Густо засадить оную олешником, как для украшения, так и для благопристойности». Все плотины создавались вновь. «Лучшие плотины, – писал Бакунин, – из земли и слани. Слать же вершинами к запруде, комлями наружу, не выше полуаршина, наполняя пустоты мохом и сланью. Слои засыпать землёю с прокладкою приживчивых прутьев… спуски делать таким же образом – настилкою слани с обеих сторон, комлями к спуску. Возвысить его в случае нужды можно, равно и всю плотину, новою настилкою, не портя прежней работы».
Много трудностей у Александра Михайловича было с устройством Нижнего пруда. Плотину для него пришлось строить вдоль Большой дороги и, не доходя до моста, повернуть вправо до часовни. Перелив (деревянный жёлоб) с новой плотины был устроен так, чтобы «с моста вешний водопад был в виду».
На территории усадьбы было несколько чистых ключей, из которых брали питьевую воду. Один из них, расположенный в церковном овраге ближе к дому, Бакунин планировал обложить камнем и сделать «колодезь». О двух других, расположенных здесь же, он писал:

На южном скате гор – поляна
И на лужайке два ключа
Кипят, взрывая дно пещано,
И сочетаются журча.
Тут в старину бывал известный
Живых и мёртвых вод исток,
Которых силой вод чудесной
И мертвый выздороветь мог.

Кузница была перенесена на другой берег Осуги, в «мельничную рытуху», а за нижнюю плотину были вынесены винокурня и прачечная.
Немного позже выкопали ещё один пруд между дорогой на Коростково и Осугой; питался он водами «святого ключа», над которым была сооружена деревянная часовня  . До этого «святого ключа» ежегодно в святой четверг совершался от церкви крестный ход. Таким образом, с постройкой южного каскада прудов усадьба с трёх сторон оказалась окружена водой, что, безусловно, смягчило климат.
Старый парк перед домом также подвергся коренной реконструкции и расширению. Александр Михайлович решил вынести из него все хаотично расположенные здесь постройки, за исключением храмика Ивана Михайловича и риги. Он убрал отсюда старый господский двор, оранжереи, погреб и избы.
На месте старого господского двора, располагавшегося перед восточным фасадом главного дома, создаётся партерная поляна. Опушки её были засажены группами декоративных кустарников: сирени, трескуна амурского, спиреи, боярышника, жёлтой акации, американской малины. На востоке поляна замыкалась древесной куртиной из дуба и липы.
Перед домом, по центру поляны, была устроена площадка с круглым цветником посередине. По оси она соединялась с другой, на которой располагались цветники круглой, овальной и шестигранной формы. К этой площадке от флигелей подходили две симметричные дугообразные дорожки. От площадки также две дорожки вели в парк. Территория вокруг площадок была украшена цветниками и декоративными кустарниками.
В парке посадили тополя, клёны, вязы, из кустарников – сирень, жёлтую акацию и шиповник.
Границами старого парка теперь стали: на востоке – проезжая дорога от моста вдоль реки к Дуловскому ручью, на юге – большая дорога с моста в село, на западе – Садовая улица, на севере – дорога от Садовой улицы на ключ брата Ивана Михайловича. По границам парка Бакунин устраивает живую изгородь по фашинной насыпи.
Деревянный храмик Ивана Михайловича обветшал и требовал большого ремонта. Александр Михайлович предпочёл бы на его месте построить новый каменный, так как «деревянное непрочно и опасно», да боится повредить при постройке корни деревьев, посаженных вокруг храмика братом, и вынужден будет ограничиться его ремонтом и побелкой.
Ригу переоборудовал он под турецкую паровую баню в виде красивой беседки, а вода была подведена в «печные подвалы трубою из фонтана».
Довольно сложные работы пришлось проделать по преобразованию существовавших в старом парке прудиков.
Засыпали небольшой Батюшкин пруд, и вода из ключа, в своё время обнаруженного Михаилом Васильевичем, по вновь проложенному закрытому каналу направляется в «бассейн». Из этого «бассейна» она по трубам поступала к фонтану и новому «бассейну» на месте погреба, а далее вновь по трубе – к «каскадцу». Засыпан был и старый Матушкин пруд, так как он обмелел. На месте чана для хозяйственных нужд устраивает Бакунин каменный бассейн, воду из которого затем направляет к тому же «каскадцу». От каскада вода попадала в ручей Михаила Михайловича и далее в реку. Через ручей перебросили красивый мостик, а берега его обсадили шиповником. Таким образом, был создан ещё один водный каскад.
Реконструировал Александр Михайлович и два маленьких пруда, расположенных внизу у реки. Щучий, или Тополевый, служивший садком для рыбы, был укреплён дёрном и огорожен живым плетнём, «как для красы, так и для того, чтобы рыба была цела».
«Пруд под садом» несколько расширяется, плотина укрепляется сланью, по ней прокладывается проезжая дорога от моста вдоль реки до Дуловского ручья и далее. Дорога эта проходила мимо ключа брата Ивана Михайловича, обустроенного вначале самим Иваном Михайловичем. Теперь же Александр Михайлович разрабатывает новый проект оформления родника, посвящённого памяти погибшего брата: «В центре ключа поставить циркуль и начертить круг, коего диаметр шесть сажен.» По этой линии он планирует проложить дорожку вокруг ручья. «Круг сей перерезать диаметром по течению реки на два полукружья. Верхнее полукружье должно быть аршином выше нижнего, всход на оный ступеньками, чтобы конной езды не было. На верхнем полукружье посадить в два ряда тополи. Скаты одеть дёрном и в круге устроить лавочки для сидения.» Бассейн вокруг родника предлагал А.М. Бакунин обсыпать землёй и придать ему вид естественного крутобережья, а другой полукруг оставить чистым для конной дороги, отделив от крутобережья перилами. Ручей от родника одеть дёрном, положить в русло большой кварцевый камень, воду под него пустить в трубе. Выходящая из-под камня вода должна далее по каменистому руслу попадать в Осугу. «Справа и слева посадить приличные деревья, а к реке так расположить, чтобы на лавочках сидя можно было рыбу удить. В круг кварцевого камня посадить цветные кусты и на камне поставить ваз с надписью на пьедестале – брату Ивану Михайловичу.»
Проект этот в полном объёме осуществлён не был, к 1830-м годам над родником возвели каменную арку, или грот, как называли его современники. Первое упоминание о нём находим на страницах памятной записки Варвары Александровны Бакуниной: «1828 г. май – грот в маленьком саде.»
О каменном гроте, сооружённом в прямухинском парке, часто вспоминал Михаил Бакунин в 1840-х годах в своих письмах из-за границы: «…Помнишь, Павел, как мы с тобой укрывались от июньского жара под гротом, как мы занимались посреди воды на камешках…» или: «Помните, как я переводил Беттину ночью, при свете фонаря в маленьком саду, на гроте…»
И даже И.С. Тургенев в своей поэме «Параша», навеянной общением с семьёй Бакуниных и особенно прямухинскими барышнями, упоминает о нём:

В саду ж был грот (невинная затея!),
И с каждым утром в этот тёмный грот
(Я приступаю к делу не робея)
Она – предмет и вздохов и забот,
Предмет стихов моих довольно смелых,
Она являлась в платьице простом,
И с книжкою в немного загорелых,
Но милых ручках…

Сооружение это можно хорошо представить по рисунку Н.С. Бакуниной.
На Дуловском ручье была сооружена плотина со спуском и мостом. По обе стороны ручья, следуя его изгибам, были посажены тополя, рябина, черёмуха и кустарники, а возле ручья  поставлены лавочки и оформлено место для ужения рыбы. На лужайке, где стояла палатка Михаила Михайловича, построили каменную беседку. От скота Дуловский ручей был защищён живым плетнём.
На левом берегу Осуги соорудили несколько купален. Одна из них упоминается Александром Михайловичем в дневнике 1812 года – он описывает, как летом он с Варварой Александровной занимался отделкой прудика в саду и как ждал, пока она выйдет из купальни.
Около Маленькой рощи, существовавшей ещё при Шишковых и засаженной в основном белоствольными берёзами, Александр Михайлович делает новые посадки, «и маленькая рощица сделалась большою». У юго-западного подножия холма, на котором расположена Маленькая рощица, сажает Александр Михайлович в виде круга диаметром шестнадцать саженей, через полторы сажени друг от друга, лиственницы. «Лиственницы в большом кругу выращены мною из семечек», – писал Бакунин. Снаружи и внутри по периметру этого круга высаживает он жёлтую акацию. Этот интересный приём посадки деревьев встречается и в других усадебных парках, но такого большого диаметра и, соответственно, количества деревьев больше нет нигде.
В старой роще Бакунин расчищает дорожки, ставит лавочки, на опушке высаживает декоративные кустарники. На высокой обзорной площадке планирует он поставить каменную беседку.
Бакунин очень любил сеять быстро растущую лиственницу, в то время экзотичную для этих мест. Из его записок видно, что первые семена этого дерева были получены им в 1793 году от Н.А. Львова. К 1810 году они уже достигли высоты шести метров и с 15-летнего возраста стали плодоносить.
Пытался Александр Михайлович выращивать и сибирские кедры, но был вынужден признать, что ему «в сём деревце мало удачи». Из семян, присланных братом Михаилом Михайловичем с Кавказа, был выращен клён татарский. Из сада княгини А.М. Голицыной получил он отводки боярышника и таволгу, брат Иван Михайлович привез в Прямухино из Петербурга казацкий можжевельник, а из Москвы – бузину чёрную. Очень нравился Бакунину «прекрасный душистый куст» – чубушник, привезённый из Петербурга. Белая сирень была получена им из Москвы от И.Ф. Болкунова, он очень ценил её за неприхотливость, возможность стрижки, в результате чего можно получить «густой шпалер», и за то, что «зелень особенно долго держится осенью». Для живых изгородей применял Александр Михайлович американскую ежевику, дающую высокие колючие побеги, и шиповник виргинский. Сестра Анна Михайловна развела из семян барбарис.
Пытался Бакунин разводить в саду морошку-паленицу, шелковицу, мяту перечную, земляной миндаль, фаларис, аспарагус, лилию кандидум и реум пальматум, но все эти растения капризные, требовали укрытия на зиму.
Из цветов нравились ему флоксы, полученные от М.А. Львовой, маргаритки – от Н.М. Вревской, ирис германский – от барышень Болкуновых, а также пионы и вечнозелёное растение потериум. Занимался Александр Михайлович и прививками: так, он прививал грушу к рябине, «шпанские вишни» и сливы к черёмухе, но не всегда удачно.

ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ СЛУЖБЫ

Преобразует Александр Михайлович и хозяйственные постройки (службы), предназначенные для обеспечения быта обитателей усадьбы и располагавшиеся в основном северо-западнее и западнее господского дома, на Садовой улице.
Александр Михайлович предполагал построить ещё два двухэтажных флигеля и разместить в них службы. Это сократило бы вдвое количество печей и площадь крыш. На первом этаже одного флигеля должны были располагаться погреба, кладовые, столярная и ткацкая мастерские, на втором этаже – жильё. В другом флигеле – конюшня и каретный сарай на первом этаже, на втором – жильё. Но и этот проект остался на бумаге.
Рядом с существовавшей конюшней строятся новый просторный кирпичный скотный двор, грунтовые сараи и парники. Существующий плодовый сад Бакунин проредил, а в промежутках посадил владимирскую вишню. Западнее Садовой улицы он разбил и новый плодовый сад.
На южной стороне плодового сада, ближе к господскому дому, строится каменная оранжерея с баней и жильём для садовника, а «середи сада в виде башенки – караулка».
От главной сельской улицы хозяйственная зона усадьбы отделяется рядовой посадкой лип.
Двухэтажное кирпичное здание фабрики было построено, вероятно, в 1840-х годах, однако есть мнение, что оно существовало ещё при Шишковых. Известно, что у них в усадьбе находилась ткацкая фабрика по производству холста и грубого армейского сукна (сырьё – льняная и шерстяная пряжа – изготовлялось крестьянами на дому), но располагалась она, вероятно, в одном из деревянных зданий. О существовании фабрики в Прямухине упоминает и В.Г. Белинский, ничего не сообщая о том, что на ней производили и что из себя представляло её здание. Специалисты же на основании стилистических признаков относят постройку доныне сохранившегося здания ближе к середине XIX века.
Фабрика выстроена в стиле позднего классицизма, с характерным для периода его упадка скудным и маловыразительным декором. Стены сложены из кирпича на известковом растворе с подрезкой шва. Базируются они на фундаменте из «дикого» камня. Фасады их разделены на два яруса междуэтажной тягой. Нижний ярус (первый этаж) прорезан неглубокими полуциркульными нишами, в которых располагаются оконные проёмы. Окна второго этажа – высокие, с прямыми перемычками, без наличников. Вход в здание первоначально был с южного торца.
Внутри оба этажа разрезаны продольными коридорами, на нижнем этаже коридор перекрыт цилиндрическим сводом, разделённым арками на три части. Комнаты первого этажа, расположенные по обе стороны коридора, перекрыты крутыми цилиндрическими сводами и длинными распалубками. Второй этаж имеет плоские деревянные перекрытия. Коридор разделён двумя арками. Все стены внутри оштукатурены. Сведения о характере существовавшего внутри здания производства разноречивы. Известно, что в 1853 году здесь был сыроваренный завод, в 1873 году – винный завод, в 1881 году – писчебумажное производство, а в последние годы перед революцией в нём ткали льняное полотно.
В 1867 году в здании фабрики на втором этаже была открыта земская школа. Для одарённых детей, которых принимали в неё, организовали общежитие и  библиотеку с читальным залом.
Сзади мануфактуры было выстроено кирпичное здание склада, а ещё ближе к реке – оранжерея.
Здесь же, на Садовой улице, севернее дороги на ключ Ивана Михайловича, хотел Бакунин построить «каменную больницу и пригородить к ней живым плетнём огород и сад врачебных растений для пользы и для прогулки». Далее за больницей планировал он «построить в безопасном расстоянии, но в перспективу из дому каменный магазейн». Эти проекты Александра Михайловича исполнены не были.
На противоположном, правом берегу реки были размещены хозяйственные постройки: мельница, зерносклады, кузница, конюшня, птичник, рига, пелевни  . Их Бакунин также перестраивает и обустраивает. Так, «плотинные быки» планирует он «сделать прямыми, чтобы вода не в берега била», а рядом с мельницей соорудить «молотильную водяную машину».
Все сооружения со стороны усадьбы Бакунин маскирует посадками деревьев, «как для виду, так и в безопасность от огня».
Так Александром Михайловичем Бакуниным в усадьбе Прямухино на деле была реализована основная просветительская идея, заключающаяся в сочетании рациональности, разумности и естественности.

ЖЕНИТЬБА А.М. БАКУНИНА

За первые двадцать лет жизни Александр Михайлович показал себя неплохим хозяином: как было уже сказано ранее, в 1791 году долг семьи составлял 53 тысячи рублей, 1804 году – 36 тысяч 500 рублей, а к февралю 1810 года, несмотря на развернутое серьёзное усадебное строительство, долг уменьшился до 24 тысяч 453 рублей 42 копеек, из них Бакунины должны были во «вспомогательный банк» 16 тысяч 645 рублей 50 копеек (было сделано два займа), в приказ – 3 тысячи рублей, остальные долги были частным лицам. Александр Михайлович планировал рассчитаться с долгами к 1822 году, то есть в течение двенадцати лет, для чего он брал в учёт и доход с казанского имения, и с осташковских земель, хлебный доход, доход с мучных мельниц и мелкие оброчные доходы, а в случае успешной работы пильной фабрики, доход от которой планировался в размере 5 тысяч 288 рублей в год, он считал возможным рассчитаться в течение пяти лет, «а при неудаче – в шесть» лет.
Однако дальнейшая женитьба и рождение большого количества детей привели к значительному увеличению семейных расходов. Не только не удалось погасить имевшиеся перед женитьбой долги, но и пришлось занимать вновь.
Шли годы. В 1806 году А.М. Бакунин был избран предводителем дворянства Тверской губернии. «Меня выбрали в отсутствии, – пишет он 20 мая 1806 года брату Михаилу Михайловичу в Могилёв, – без ведома моего, противу воли, я прошу губернатора об увольнении – он отвечал, что уволить не может, а может только представить министру. Я побоялся, всё равно спросят, что за Бакунин? – брат могилёвского губернатора?..»
К 1810 году Александру Михайловичу было уже 42 года. Двадцать лет занимался он родительским имением, похоронил отца, многих друзей, а у самого до сих пор нет ни семьи, ни детей. В стихах его этих лет то появляются молитвы о любви:

Приди, любовь, приди, рассмейся,
Воспламени холодну грудь,
В крови моей, в душе разлейся,
Дай мне от радости вздохнуть…

то приходят на ум мотивы смерти, ухода из этой жизни:

Распростясь с людьми, с заботой,
В дальний я пустился путь.
Жизнь казалася работой,
И хотелось отдохнуть.
Шёл я скорыми шагами,
И близка была ко мне
Под высокими соснами
Там часовня на холме  ,
Где конец мечтам тревожным
В недрах хладныя земли
И тем слаще сон дорожный,
Чем томительнее шли.
Обозрев спокойным оком
Неизбежный всех предел,
Ношу жизни одинокой
Сбросить я с себя хотел.

И вот в 1810 году он влюбляется в восемнадцатилетнюю девушку – Варвару Александровну Муравьёву.
Мать её, Варвара Михайловна, урождённая Мордвинова, после смерти первого мужа, отца Варвары, бригадира артиллерии  Александра Федоровича Муравьёва, родственника всех декабристов Муравьёвых, вторично вышла замуж за Павла Марковича Полторацкого, чьё имение Баховкино находилось в 30 километрах от Прямухина. Родными братьями Варвары Александровны (по матери) были Александр Павлович Полторацкий, впоследствии ставший членом декабристских обществ «Союз спасения» и «Союз благоденствия», Алексей Павлович Полторацкий, в 1820–1823 годах – кишиневский приятель Пушкина, с 1839-го по 1863 год занимавший пост председателя тверской казенной палаты, а сестрой – Елизавета Павловна, бывшая замужем за П.Н. Безобразовым. Это потом у неё останавливались Бакунины во время приездов в столицу.
Семьи Бакуниных и Полторацких в начале XIX века уже породнились: в 1803 году сестра Александра Михайловича Татьяна вышла замуж за брата хозяина имения Баховкино – Александра Марковича Полторацкого.
Знакомство их могло состояться как в Баховкине, так и в Прямухине: общались семьи Бакуниных и Полторацких довольно активно, часто приезжая друг к другу. Александр Михайлович Бакунин, по описанию одного знакомого, встретившего его в Торжке, был «близорук, неловок, не слишком опрятен, имел чёрные волосы и сросшиеся брови, был добр, знающ, умён и… писал стихи».
Не рассчитывая на успех в сватовстве, Александр Михайлович уже собрался покончить жизнь самоубийством, но сестра Татьяна взялась всё уладить, и вскоре Варвара приняла предложение Бакунина – 3 июня 1810 года состоялась их помолвка, а 16 октября, накануне дня рождения Александра Михайловича, состоялось венчание в прямухинской домовой церкви.
Теперь в стихах его появляются совсем другие мотивы:

И хранитель мне явился,
Ангел жизни и любви.
Лель в очах светился ясных,
Чистым пламенем горя,
Как возвестница дней красных –
Утра тихая заря.
Я стоял в недоуменье,
Но к ногам его упал,
Когда в ангельском явленьи,
Милый друг, – тебя узнал.
Грудь моя затрепетала.
Закипела хладна кровь,
Нову жизнь мне даровала
Всемогущая любовь.

Сохранилось воспоминание А.П. Керн о первых днях супружеской жизни Бакуниных: «Я его (Александра Михайловича) помню, когда он после свадьбы приезжал в Берново, и мы любовались детьми   умению его жить и любить свою жену. Она была молодая, весёлая, резвая девушка: он – серьёзный, степенный человек, и, однако, на них было приятно смотреть. Я помню их сидящими дружно рядом, когда он её кругом обнимет своими длинными руками, и в выражении её лица видно было, как она довольна этой любовью и покровительством. Иногда она его положит на полу и прыгает через него, как резвый котёнок. Его положение тогда не было ни странно, ни смешно. И тут являлись с любовью покоряющая сила и доброта – идеал доброты! Помню ещё раз бальный вечер; они сошлись в нашей общей комнате с маминькой; он лежал на её кровати, она, в белом воздушном платье, прилегла подле него, и как он, шутя, уверял её, что кольцо, надетое на его палец, не скинется, врастет в него; она беспокоилась, снимала его, велела подать воды, мыла, а он улыбался и, наконец, успокоил её, что это была шутка».

В ТВЕРИ

Александр Михайлович после женитьбы восстановил свои светские связи и ради молодой жены некоторое время жил с ней в Твери. Поселились Бакунины в доме Кондратия Леонтьевича Ефимовича. Здесь в 1811 году знакомится он с приехавшим в Тверь уже известным портретистом О.А. Кипренским. В «Дневнике за 1811–1812 годы», который вёл Бакунин, и уничтоженном им, но затем в 1813 году по памяти восстановленном и находящемся ныне в рукописном отделе Пушкинского дома, Александр Михайлович так вспоминает об этом: «Из всех знакомств приятнейшим мне тут было, через Катеньку Муравьёву  , с Орестом Адамовичем Кипренским, с которым мы взаимно друг друга полюбили. Он редкий художник.»
Варвара Александровна в это время ждала своего первого ребенка и не могла появляться ни при дворе великой княгини Екатерины Павловны, что находился в Тверском императорском путевом дворце, ни в других общественных местах. «Мы жили тихо, спокойно и весело, – вспоминает дальше Александр Михайлович, – великая княгиня прислала мне каталог своей библиотеки и позволила отпускать мне из оной по запискам моим книги. Поутру встав и напившись кофею, я занимался чтением, писал домой   или в Баховкино, Варинька училась генерал-басу у Лодия  – после ходили гулять – обедали в два часа – после обеда я отдыхал – опять ходили гулять пешком – вечер занимались музыкою, рисованием, чтением. Гуляли мы обыкновенно пешком по валу и на набережной, которую тогда отделывали.»
Итак, музыкальные уроки Варвара Александровна брала у итальянца Лоди, а уроки рисования – у О.А. Кипренского. С графической работы Кипренского (портрет мужа) на одном из уроков рисования она сделала копию. К сожалению, ни сам портрет, ни его копия не сохранились. Но в Государственной Третьяковской галерее находится «Портрет неизвестной», выполненный итальянским карандашом на листе бумаги размерами 27,8х19,2 см., надпись на нем гласит: «4 ноября 1811. Тверь» и монограмма Кипренского «ОК» – это портрет В.А. Бакуниной.
В том же «Дневнике» по поводу написания этого портрета Александр Михайлович Бакунин делает следующую запись: «…В девятый день, кажется, после родов  , начал Кипренский рисовать карандашом портрет Вариньки, который не очень ему удался – Варинька ещё так была слаба, что, слушая Лоди, который разыгрался на фортепиано, сделалось ей дурно».
Только после того как Варвара Александровна полностью оправилась после родов, она вместе с Александром Михайловичем была приглашена на обед в Каминный зал Путевого дворца и представлена их высочествам – великой княгине Екатерине Павловне и принцу Георгу Ольденбургскому. «Не помню, тогда же или после великая княгиня сказала Вареньке между прочим, что Кипренский в портрете ей не польстил», – пишет Бакунин.
С Орестом Кипренским Бакунины ещё некоторое время переписывались. В одном из писем 1813 года Кипренский просил Варвару Александровну прислать сделанные им графические портреты Александра Михайловича и Варвары Александровны, чтобы снять с них для себя копии, но Бакунин в ответном письме сообщил, что портретами этими они очень дорожат, и предлагал сделать с них копии одному их общему знакомому тверскому художнику, – так и остались портреты в Прямухине. В свою очередь, А.М.Бакунин выражал желание «иметь со временем образ собственно вашей работы украшением храма и памятником вашей дружбы», то есть хотел получить работу Кипренского для строящегося храма, но так, вероятно, ничего и не получил. Портрет же Вареньки до 1918 года находился в Прямухине, затем – в собрании И.С. Остроухова – Музее иконописи и живописи им. И.С. Остроухова, а с 1929 года – в ГТГ.
Из того же «Дневника за 1811–1812 годы» становится известно, что А.М. Бакунин встречался при дворе великой княгини Екатерины Павловны и участвовал в дискуссиях на литературные и исторические темы с Н.М. Карамзиным.
После прочтения дневника становится более или менее ясной ситуация во взаимоотношениях А.М. Бакунина с Н.М. Карамзиным и снимается вопрос о возможном посещении Прямухина историографом. Вот что пишет Бакунин  : «Познакомился я в Твери с профессором Булле, человеком, учёностью своей весьма известным. Однажды при нём показывали какую-то монету Карамзину. Её высочество   спросила Карамзина о значении надписи латинской. Он искусно замял этот вопрос. Булле привёз эту монету ко мне, с другими. Варинька, помнится, спросила меня о надписи, которую я перевёл ей, хотя очень плохо латынь знаю. Булле не удержался и сказал: «Но вы знаете более нашего историографа». Карамзин в великом был уважении у Их Высочеств, барился, а жена его пуще его. Со мной был учтив, но только я и виделся с ним раз у губернатора, а другой случилось обедать вместе у Их Высочеств. Я спросил его мнения о начале имени русов и рода наших князей. Он решительно отвечал мне, что шведы и пр. Великая княгиня подошла: «Историограф и дилетант привели одни и те же исторические факты, о которых мы говорим, о происхождении русов и их государей. Вы согласны с этим?» – «Нет, мадам, у меня абсолютно другое мнение. Тут Карамзин говорил, что древле римляне обладали следом – а теперь очередь немцев. Я приметил, что следы обладания татарского и пр. сохранились поныне в России, а следов немецкого обладания вовсе нет.» Великая княгиня, улыбаясь, от нас отошла. За столом Карамзин рассказывал об Аристотеле, строителе Успенского собора. Я дивился, как можно высказывать то, что всем известно и со всеми обстоятельствами давно в описании Левшина Успенского собора напечатано. Великая княгиня говорила мне, «что у меня много фабрик и что я много знаю о земледелии». Но как я ни на то, ни на другое не согласился, то она продолжала: «Но я знаю, что вы много хорошего делаете в деревне, хотя вы и с этим не согласны». Я отвечал: «Это покушение на репутацию, мадам.» Иные уверяли, будто я, сказав это, посмотрел на Карамзина, но я, право, не имел сего намерения. Карамзин читал по вечерам свою Историю Их Высочествам. Я не могу судить о ней. Потому, что никогда на сих вечерах не был. Тут приглашались только самые знатные или близкие Их Высочествам люди.»
Великая княгиня Екатерина Павловна благоволила к А.М. Бакунину, ему предлагалось место попечителя Казанского университета или гофмейстера великокняжеского двора, однако Александр Михайлович, равнодушный к почестям и блеску придворной и светской жизни, отказался от них.
Осенью 1811 года Бакунины уехали в Прямухино, а в марте 1812 года Тверь покинул и Кипренский. Одной из причин их отъезда в имение была дороговизна жизни в Твери. А.М. Бакунин писал в дневнике: «В Твери мы пожили весело, но без денег в городе жить невозможно. Бабушка Катерина Александровна прислала Вариньке перед отъездом нашим из деревни тысячу рублей… Я занял с матушкиного позволения в приказе 9520 рублей сроком осьмилетним… Из 9520 вычли процентов – около 600, осталось, следовательно, 8920. Из сих заплатил я тысячу пятьсот рублей долгу Д.К. Мячкову, две тысячи Л.А. Теильсу, тысячу М.В. Храповицкому. На семь сот купил я скота у Петра Марковича Полторацкого, на триста рублей провизии для дома. И так прожили мы тысяч пять побольше месяца в четыре, хотя муку, крупу, птиц, овёс, сено из дома имели. Дороговизна в Твери на всё была необыкновенная, а мы жили весьма скромно. Я не жалею о сих деньгах, а жалею очень, что не имею достатку к доставлению Вариньке побольше приятного в жизни».
Возвратясь в Прямухино, они отдыхали от городского шума, иногда навещали родственников в Бернове, Грузинах, Торжке, Василёве, Баховкине.
В начале 1812 года было куплено и доставлено в Прямухино фортепиано – то, вокруг которого потом собиралась вся семья, музицировали дети, играли знаменитые гости. «Дорога портилась, – писал в дневнике по этому поводу А.М. Бакунин, – и мы уже теряли надежду получить наше фортопиано. Наконец оно прибыло. Надлежало, по предложению Павла Марковича, держать его несколько дней в сухом и прохладном месте, но терпения нашего не стало. Мы его внесли, и, к радости нашей, фортопиано прекрасное. Выбирал Александр Мордвинов, хлопотал Павел Маркович. Стоило 1200 рублей. Деньги Варинькины. Я более Вариньки его прибытию обрадовался, потому что для неё была только одна радость, а для меня две: 1 – иметь хорошее фортопиано, а 2 – Варинькину радость.»

ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ

К осени 1816 года у Бакуниных было уже пятеро детей: дочери – Любовь (1811), Варвара (1812), Татьяна (1815), Александра (1816), и сын Михаил (1814). После родились ещё пятеро сыновей: Николай (1818), Илья (1819), Павел (1820), Александр (1821) и Алексей (1823) и дочь Софья (1824), которая умерла, не достигнув двухлетнего возраста, от дифтерии. И основной заботой Александра Михайловича стало воспитание детей.
Под руководством Александра Михайловича дети изучали французский, немецкий, итальянский, английский языки и латынь, причём каждый изучал с отцом какой-то один язык, а в результате общения они перенимали друг у друга познания в других языках, тем самым одновременно как бы изучались все пять языков.
Бакунин писал в своей поэме, что дети

…на пяти языках разных,
учась взаимно, говорят.
Так как
Любовь наречьем итальянским,
Немецким дума говорит.
………
Французским водевиль смеется,
Британец славит короля.

Варвара Александровна занималась с детьми музыкой, пением и рисованием:

И днём учила, повторяя
За дочками сто раз и сто,
Как мелоди перебирая,
До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до…
Терпеньем лень одолевая,
Ты душу им свою дала
И, в хоре певчем напевая,
Их капельмейстером была.
В архивах сохранились нотные тетради Алексея Бакунина с упражнениями по теории музыки и гармонии. Большое количество сочинений выполнено им на высоком уровне, что свидетельствует о музыкальном даровании Алексея и серьёзности обучения. Дошел до наших дней и написанный им в 1863 году в Зайкове «Псалом №12» – произведение для голоса и струнного квартета, предназначенное, в отличие от церковных псалмов, для домашнего пения.
Татьяна хорошо играла на арфе, Михаил – на скрипке, Варвара – просто прекрасно – на фортепиано, с ней часто в четыре руки играл и Николай. Обучали детей ещё игре на виолончели и мандолине.
И покинув родительское гнездо, младшее поколение Бакуниных не оставило музыкальных занятий. Алексей во время учёбы в Московском университете брал уроки музыки у Л.Ф. Лангера, временами поражая учителя своими выдающимися способностями. Николай на всю жизнь остался не только страстным поклонником, но и организатором домашних музыкальных вечеров. Варвара, живя в Германии, также часто устраивала такие вечера.
Рисованием в семье увлекались все дети, но наибольших успехов достиг всё же Александр. До наших дней дошли несколько его рисунков и акварельный портрет брата Алексея, все они – в экспозиции Тверского объединённого музея.
Неплохо рисовал и Михаил: известно несколько его автопортретов и портрет Гегеля.
Сохранилось и несколько рисунков Алексея, в том числе карандашный портрет Тургенева.
Богатейшая библиотека, собранная Бакуниным, давала возможность познакомить детей с произведениями выдающихся европейских и русских писателей и поэтов:

Крылова, Пушкина, Козлова,
Жуковского читаем мы
И перечитываем снова,
Встречаем новые цветы.
И Ломоносов, гений мощный,
В беседе нашей не забыт…
Львов перевёл Анакреона,
Гомера – Гнедич воскресил.
Читал я некогда Байрона,
Но, слава богу, позабыл.

Чтение сменялось подвижными играми, иногда – шахматами:

Но полно с книжками возиться,
Ума полемика не даст,
А лучше, дети, порезвиться
Дружнее – кто во что горазд.
Пошла возня – забыв уроки,
В столовой бегают, шумят,
А тут задумалися доки:
Шах ферязи царю – и мат!

Александр Михайлович очень уважительно относился к своим родителям, бережно – ко всему созданному ими, и очень любил и уважал свою жену. От своих детей он надеялся в дальнейшем получить то же. Ещё в дневнике своём в 1811 году он писал: «Чем более детей, по моему мнению, тем более радости. Я не знаю, почему я уверен, что наши дети будут любить нас всем сердцем, будут считать нас лучшими друзьями, ни в чём от нас не будут таиться… О, я уверен, что Бог услышит мою молитву, и мы будем ими утешены. Мне дети мои после Варюши всего на свете дороже. И Варюша, любя детей своих, ещё более будет дорожить их отцом. Я для неё оживу в них, и ничто никогда не разлучит нас с нею». В поэме «Осуга» можно найти много очень нежных строк, посвящённых жене. Так, описывая грозу, застигшую их в парке, Александр Михайлович пишет:

Ты с радостью ко мне прижалась,
Коса густая расплелась,
Лицо горело, грудь вздымалась
И – ливнем полил дождь на нас.

Видимо, Варвара Александровна полностью соответствовала тому идеалу женщины – хранительницы семейного очага, который он нарисовал в своей поэме:
А женщине – домашний быт.
Она его, как ангел мирный,
Под кровом крыл своих хранит.
Совет и дружбу водворяет
И дом ея – как небеса.
В согласный хор соединяет
Единодушны голоса…

Александр Михайлович был уверен сам и уверял других:

Кто с милою женой в совете
И добрым умыслом живёт,
Тот верует теплу на свете,
И Бог ему тепло даёт.

Помогали «многодетной» матери выкармливать детей кормилицы из молодых чистоплотных крестьянок. Известно, что кормилицей Николая была Анна Ларионова, бабушка Я.А. Морякова, чьи воспоминания будут цитироваться на страницах данной книги.
Александр Михайлович выработал свои правила-заповеди воспитания детей и руководствовался ими в течение всей своей жизни:
1.    Приобретать ласковым, дружеским и снисходительным обращением искренность и любовь детей своих.
2.    Не оскорблять их несогласием не только с моими прихотями, но и со мнениями, и когда нужно вывести их из заблуждения, убеждать их в истине советами, примерами, рассудком, а не отеческою властью.
3.    Отнюдь не требовать, чтобы они меня исключительно любили, но радоваться новым связям их, лишь бы непорочны были, как залогом будущего их и, по смерти моей, благополучия.
4.    Стремиться, чтобы они праздными никогда не были и жили по возможности нашей весело и приятно.
5.    Как скоро достигнут совершенного возраста, сделать их соучастниками нашего имущества… Варинька моя так молода, что могу и её причесть к детям своим. Она как старшая дочь, пусть и управляет моим семейством.
6.    Не требовать, чтобы дети мои волею или неволею богомольничали, а внушать им, что религия единственное основание всех добродетелей и всего нашего благополучия…

Когда вечернею порою
Сберётся вместе вся семья,
Пчелиному подобно рою,
То я счастливее царя…
Кто с книгою, кто с рукодельем
Беседуя в кругу стола,
Мешаючи дела с бездельем –
Чтоб не сойти от дел с ума.

Все прочитанное, по существовавшей традиции, обсуждалось в кругу семьи. Так формировались взгляды детей, их вкусы и предпочтения.
Один из главных принципов Александра Михайловича в воспитании детей – общение с природой. Здесь первое место занимали прогулки: по парку, по окрестным полям и лесам, при этом он знакомил детей с флорой и фауной, рассказывал об истории края, об обычаях и нравах народа, формируя у детей определённую систему взглядов и нравственных ценностей. Одно из стихотворений, написанных Бакуниным в 1826–1828 годах, так и называется: «Прогулка». Кроме строк о русском народе, уже приведённых ранее, здесь есть и такие назидательные строки:

Будь летом краше,
Солнышко наше,
Душу в бездушное тело вложи,
Не разрушая,
А соглашая
Собственность личную с пользою всех –
Тогда и слуги
Будут нам други,
А не сокрытые в доме враги:
Нужда к работе
Придаст нам охоты,
Дармоедов – на рудники.

Дети достойно оценили нежную заботу и душевную теплоту отца.
Через много лет, находясь за тысячи верст от Прямухина, Михаил Бакунин вспоминал в письме к отцу:
«Вы были для нас всех чем-то великим, выходящим из ряда обыкновенных людей. Вы редко бранили и, кажется, ни разу не наказывали нас… Я помню, с какой любовью, с какой снисходительностью и с каким горячим вниманием вы слушали нашу детскую болтовню… Я никогда не забуду этих вечерних прогулок… где вы рассказывали какой-нибудь исторический анекдот или сказку, где вы заставляли нас отыскивать редкое у нас растение… Помню ещё один лунный вечер: небо было чисто и усеяно звёздами, мы шли в Мытницкую рощу и вы рассказывали нам историю солнца, месяца, туч, грома, молнии и т.д. Наконец, я помню зимние вечера, в которые мы всегда читали «Robinson Crusoe», и это было для нас таким великим, таким неограниченным наслаждением. Потом наступал Великий пост, и мы вместе с вами говели, и Страстная неделя имела для нас что-то неизъяснимое, торжественное… Эта святая торжественность, нарисованная на вашем лице, эти чёрные ризы, эта мрачная и грустная служба, поздние всенощные… После всенощной мы приходили в гостиную, которая не была ещё освещена… вы говорили нам о страданиях, о божественной святости Спасителя… Потом, когда подавали свечи, мы вместе читали Евангелие… наступала среда, и мы вместе исповедовались и после исповеди собирались вечером к ужину, и было так тихо, так светло, так торжественно… Мы не понимали тогда, но чувствовали, что совершается что-то великое… Вы, маменька, сёстры, все мы были в одной комнате: тут не было никого постороннего, никто не разрушал своим неуместным присутствием этой святой гармонии… О, всё это слилось, неразрывно слилось с нашей жизнью!»
А чего стоила такая трогательная сцена:
В ноябре 1834 года, когда семья в полном составе впервые покидала Прямухино и отправлялась на зиму в Тверь, А.М. Бакуниным была сочинена прощальная песня «Настал уж час, готовы кони…», которая предназначалась для семейного хора и должна была исполняться на мотив швейцарской песни «Es kommt die Zeit». Вспоминая в письме к А.А. Беер момент расставания с Прямухином, Татьяна Бакунина писала, что сестра Варвара села за фортепиано, а остальные братья и сёстры начали петь эту песню: «Но только начали второй куплет, слёзы прерывают Любенькин голос, все следуют её примеру, никто не может кончить!»

Настал уж час, готовы кони!
Село Прямухино, прости!
В город скучный, в город душный
Ехать мы теперь должны.
Другие будут там законы,
Свобода сельская, прости!

Дом, где жили наши деды,
Дом прямухинский, прости!
Дом печальный, как опальный,
Оставаться будешь ты.
Дом, где жили наши деды,
Дом прямухинский, прости
Сад, руками насажденный
Отца и матери, прости!

Ты священный, незабвенный,
Будешь нам залог любви.
Ключ, которого мы пили
Воду чистую, прости!

И ты, нам милая, родная
Осуга светлая, прости!
И купались, и плескались
В светлых мы твоих струях –
Осуга тихая, родная,
Подруга верная, прости!

Храм, где Сони нашей милой
Прах покоится в земле,
Ты святая, нам родная,
Бога там за нас моли!
Храм, где Сони нашей милой
Прах покоится, прости!

Зовут, зовут, готовы кони!
Село Прямухино, прости!
Край священный, незабвенный,
Край нам милый, край родимый,
Надолго мы тебя покинем,
Святая родина, прости!

Новая страница жизни в Прямухине начинается в 1835 году, когда после учёбы в артиллерийском училище и года военной службы старший сын Михаил, направленный в служебную командировку в Тверь, приехал в родное имение и, сказавшись больным, решил бросить военную службу и заняться более достойным делом.
Возвратился уже не тот Мишель, что покидал усадьбу семь лет назад: теперь это был довольно самоуверенный, самонадеянный и честолюбивый юноша, мнения которого были зачастую категоричны, а поступки – вызывающи и дерзки. Он считал и заявлял об этом отцу, что ему, как человеку чувствующему и мыслящему, нет места в армии, что он видит своё предназначение в служении более высоким идеалам, уровень которых – всё человечество.
К этому времени у него уже сформировалось своё жизненное кредо, отчасти изложенное в его письмах.
«А в чём заключаются основные идеи жизни? – Это любовь к людям, к человечеству, стремление к совершенствованию… Что же такое человечество? Бог – заключённый в материи. Его жизнь – стремление к свободе, к соединению с целым. Выражение его жизни – любовь. Этот основной элемент вечного», – писал он Наталье Беер. «Всё, что живёт, что есть, что прозябает, что только существует, – должно быть свободно, должно доходить до своего собственного сознания, возвращаться до этого божественного центра, который одушевляет всё сущее. Абсолютная свобода и абсолютная любовь – вот наша цель: освобождение человечества и всего мира – вот наше назначение,» – внушал Мишель сестре Татьяне.
Александр Михайлович, скептически относившийся к философским рассуждениям Михаила, был раздражён нежеланием сына исполнять военную службу, а ещё более – его открытыми рассуждениями о свободе и внушением этого понятия, совершенно не имеющего, по мнению Александра Михайловича, отношения к женщине, сёстрам.
Но Михаил вполне осознанно и целеустремлённо начинает готовить себя к избранной высокой миссии.
В конце марта 1835 года, в один из своих приездов в Москву, в доме Бееров он знакомится с Николаем Станкевичем, молодым философом и литератором, год назад закончившим Московский университет и возглавлявшим небольшой философский кружок. При первой же встрече молодые люди проявили интерес друг к другу, и после возвращения Мишеля в Прямухино завязалась их переписка. Члены кружка Станкевича – А.П. Ефремов, В.П. Боткин, И.П. Клюшников, В.Г. Белинский – уже были знакомы с Александром Михайловичем Бакуниным и двумя его дочерьми: Татьяной и Любовью, чуть раньше приезжавшими в Москву и останавливавшимися у Бееров. Семья Бееров к 1835 году состояла из матери – Анастасии Владимировны, довольно взбалмошной и упрямой женщины, двух сыновей – Алексея и Константина, и двух дочерей – Александры и Натальи. Алексей Беер, в бытность студентом, состоял членом кружка Станкевича и часто предоставлял свой дом для вечерних встреч друзей. Наталья Беер, кроме этого, была ещё и влюблена в Станкевича. А с Бакуниными Бееры были хорошо знакомы потому, что их имение Попово находилось рядом с Прямухином.
Бакунин привлёк Станкевича и его друзей и своей внешностью: высокий рост, атлетическая фигура, крупная голова с мощной, поистине львиной гривой, звучный голос, характерная манера разговаривать, сопровождая речь жестикуляцией, и тем, что он был братом очаровательных сестёр, с двумя из которых молодые люди уже были знакомы, о двух других много слышали, а имена всех сестёр «глухо и таинственно носились в кружке как осуществление таинства жизни».
В начавшейся с апреля 1835 года переписке между Михаилом Бакуниным и Николаем Станкевичем, осуществлявшейся с соблюдением всех правил эпистолярного этикета: обращением на «Вы», «Милостивый государь», «Ваш покорный слуга», Станкевич заверяет Бакунина, что вполне разделяет образ его мыслей и желает их сближения.
Как бы подтверждая правильность избранного Михаилом пути, Станкевич писал ему: «Философия не может решить все наши важнейшие вопросы, но она приближает к их решению, она зиждет огромное здание, она показывает человеку цель в жизни и путь к этой цели, расширяет ум его…»
Сближение их состоялось во время пребывания Станкевича вместе с Ефремовым в Прямухине в середине октября 1835 года. На семейное торжество – день рождения Александра Михайловича – были приглашены и соседи по имению – Бееры.
Пока Ефремов «своей любезностью увеселял дамское общество», которое состояло из сестёр Беер и сестёр Бакуниных, Станкевич уединялся с Михаилом Бакуниным иногда в его уютной комнатке на первом этаже, а чаще – наверху, в комнате, которая выделялась гостям; и с трубками в зубах, в клубах табачного дыма строили планы на будущее, делали первые попытки вникнуть в философское учение Канта.
В стенах прямухинского дома звучали теперь такие слова, как «метафизика», «теория познания», особенно будоражило воображение принимавших иногда участие в философских беседах прямухинских барышень такое понятие, как «чувственное восприятие», по Канту, только и дающее реальные сведения о действительном мире.
Если раньше прерогатива изложения философских мыслей и понятий принадлежала только Александру Михайловичу, то теперь философскими категориями начало постепенно выражаться и даже мыслить почти всё молодое поколение Бакуниных.
И именно в это время в стенах бакунинского дома поселилась любовь – между Станкевичем и Любенькой постепенно стали развиваться любовные отношения.
Не осталась равнодушной к гостю и Варвара… Мы расскажем об этом на страницах, посвящённых сёстрам.
Уехал Станкевич, а вместе с ним отправился в Москву и Михаил, решивший всерьёз засесть за философию сначала в России, затем усовершенствовать знания за границей – с целью в дальнейшем занять университетскую кафедру.
Побоявшись лично сообщить о своих планах отцу, Михаил изложил их Александру Михайловичу письменно (кстати, и уехал Михаил в Москву, по словам В.А. Соллогуба, тайно от отца, ночью).
Александр Михайлович дал достойную отповедь сыну: «Я получил письмо из Москвы и вижу, что та же горячка в голове твоей продолжается, а сердце молчит. Отъезд твой не столько удивил, сколько огорчил меня. Истинная философия заключается не в мечтательных теориях и пустословии, а в исполнении семейных, общественных и гражданских обязанностей нашего быта, а ты увлекаешься химерами, пренебрегаешь ими и толкуешь о какой-то внутренней жизни, которая всё тебе заменяет; а между тем сам не знаешь, куда от себя деться. Эта химера, которая тяготит тебя, – необходимое последствие оскорблённого самолюбия, праздной жизни и беспокойной совести.»
В другом письме, уже смирившись с желанием сына, он писал: «Дорога, избранная тобой, опасна: на ней много кочек и ухабов. Я не запрещаю тебе ею следовать, но усердно прошу не сбивать с толку братьев и сестёр.»
Александр Михайлович, заняв довольно жёсткую позицию по отношению к желаниям сына, безусловно, был не прав. Конечно, упрёки в праздной жизни, заявления об оскорблённом самолюбии, о хандре, охватившей сына, правомочны, но желание Михаила самостоятельно осмыслить и понять жизнь, её назначение и цели, вполне естественно, и его необходимо было поддержать.
Александр Михайлович, сам оставивший «философские бредни» только после событий 1825 года, сделал попытку устроить сына теперь уже на статскую службу – чиновником по особым поручениям при тверском губернаторе А.П. Толстом, но Михаил категорически отверг это предложение отца.
Летом 1835 года Александр Михайлович отправил четверых мальчиков: Илью, Павла, Александра и Алексея учиться в Тверскую губернскую гимназию, директором которой был известный писатель И.И. Лажечников, а почётным попечителем, по выбору тверского дворянства, с 1836 года стал он сам. Для проживания в городе в марте 1835 года был куплен за 8300 рублей дом, располагавшийся на набережной Волги (ныне набережная Степана Разина).
О местонахождении дома, можно судить по письму А.М. Бакунина брату Михаилу от 5 апреля 1835 года: «Мы теперь из окна любуемся на Волгу – которая теперь в полном величии красуется, а летом иногда так пересыхает, что барки стоят за мелководьем… Волга у нас – за несколько дней прошла и в полной красоте перед окнами расстилается, – а в неё перед окнами нашими впадает Тверца», то есть дом располагается напротив устья Тверцы.
Это подтверждают и строки стихотворения, написанного в Твери в это время:
Под окнами Волга
Течет у меня,
И супротив дома
Впадает Тверца.

Присмотр за детьми осуществляла бабушка Варвара Михайловна Полторацкая. А.М. Бакунин, считавший, что:

Юношам должно мужаться,
Отечества сынами быть,
Одной лишь совести бояться
И верою царю служить.

Намеревался определить их в Московский университет или «прямо в военную службу в случае неуспешного учения».

Через много лет взволнованно вспоминал о блаженных 1830–40-х годах и о гимназической жизни тех лет Павел Александрович Бакунин:

«…Словно отзвучавшую музыку, слышу какой-то милый бред, какую-то возвышенно-наивную болтовню, брожение на почве крепостного права… Мишель с ревностию энергиума-проповедника толкует о гармонии, о жизни в абсолюте, в Боге… тут же присуживаются и наши голоса… Тут же в хоре участвуют более умные голоса Станкевича, Белинского… Это бред души, собственно её стихийная атмосфера, её жизненная мечта, из которой складывается религия, философия, вообще весь разум человека…»
В ноябре 1835 года Михаил Бакунин и Станкевич начинают серьёзное изучение сначала «Критики чистого разума» Канта, а затем философских сочинений Фихте. И вновь переписка Бакунина с сёстрами, младшими братьями и сёстрами Беер становится похожа на проповеди, а сами, весьма объёмистые, письма – на философские трактаты. Бесцеремонно вторгаясь со своими проповедями в личную жизнь и сердечные дела девушек, он пытается руководить их поступками, совершенно не считаясь с их мнениями и реальной ситуацией.
Не избежали влияния Михаила и его младшие братья. Только что поступившие в гимназию мальчики, особенно 16-летний Павел и 14-летний Александр, более тяготели не к наукам, а к старшему брату Михаилу, а ещё более – к его идеям. А когда Михаил приезжал в Тверь, они использовали каждое свободное мгновение для общения с ним.
Александр Бакунин так писал в августе 1836 года сестрам в Прямухино: «…По вечерам мы приходили к Мише и с ним мы забывали, что мы в Твери. Далеко мы улетали за неё, мы были с вами в Прямухине. Он нам читал, мы рассуждали вместе с ним, и чего мы не могли понять – он нам толковал, говорил об истинной религии и о великом назначении человека и что в одной религии можно найти истинное счастье… Чем более мы узнаём Мишу, тем более чувствуем нашу в нём необходимость: высоко он нас поднял над нашим прежним положением, и мы в первый раз насладились тем счастьем, которого мы прежде не знали».
Когда Михаил вновь уезжал в Москву, братья даже хотели убежать из Твери к нему, однако сестра Татьяна их предупредила: «Папенька сказал, что он скорее умрёт, нежели отпустит вас в Москву с Мишелем, которого взгляды и советы уже и так имели на вас самое пагубное влияние».
Здесь необходимо заметить, что весь 1835 год Михаил Бакунин просто-напросто избегал военной службы, скрывался от неё, продолжая на ней числиться. Он получил отставку только 18 декабря 1835 года.
А в Прямухино отныне стали часто наведываться друзья Михаила. Особенно долго, в течение трёх месяцев, с конца августа до середины ноября 1836 года, здесь жил и не только отдыхал от московской суеты и журнальной подёнщины, но и плодотворно работал Виссарион Григорьевич Белинский.
Узнав о том, что Белинский в Прямухине, Станкевич писал Неверову: «Я получил письмо от Мишеля… Белинский отдыхает у них от своей скучной, одинокой, бурлацкой жизни. Я уверен, что эта поездка будет иметь на него благодетельное влияние. Полный благородных чувств, с здоровым, свободным умом, добросовестный, он нуждается в одном только: на опыте, не одним понятием, увидеть жизнь в благороднейшем её смысле, узнать нравственное счастье, возможность гармонии внутреннего мира с внешним, – гармонии, которая для него казалась недоступною до сих пор, но которой он теперь верит. Как смягчает душу эта чистая сфера кроткой христианской семейной жизни… Только влиянием женщины, влиянием семейных отношений это благородное, сильное, но всё же немного деспотичное чувство долга обращается в отрадное чувство любви, сознание добра – в непосредственное его ощущение. Семейство Бакуниных – идеал семейства, следовательно, можете себе представить, как оно должно действовать на душу, которая не чужда искры Божьей! Нам надо ездить туда исправляться…»
Во время первого пребывания Белинского в Прямухине туда же приехали и младшие братья Михаила – Павел, Александр и Алексей – и провели несколько дней.
Прекрасные осенние дни, чудесная погода, пешие прогулки по сказочному парку и конные – по окрестностям Прямухина, общество прекрасных барышень, придававшее всему происходящему особое очарование, – всё это благотворно действовало на страждущую душу Белинского. Под воздействием идей немецкого философа Фихте, которого он штудировал здесь вместе с Михаилом Бакуниным во время их совместных философских занятий, развивая его мысль о первенствующей роли человеческого сознания, написал здесь Белинский обширную статью «Опыт системы нравственной философии». Написанная в форме рецензии на сочинение магистра Алексея Дроздова, она вылилась в целое учение о совершенствовании и каждого человека в отдельности, и всего рода человеческого в целом. Когда работа была закончена, Белинский прочел её на семейном литературном вечере, а затем Татьяна сняла с неё копию для семейной библиотеки.
Собственноручно переписывает он в альбом Любови Бакуниной семьдесят восемь стихотворений А.С. Пушкина, причём в элегии «Андрей Шенье» восстанавливает отсутствующий в печати стих «Сих палачей самодержавных», а в «Деревне» – её нелегальную вторую часть.
Но часто испытывал Белинский и душевный дискомфорт из-за того, что был небольшого роста, невзрачен с виду, сутуловат, к тому же страшно застенчив и даже неловок. А незнание языков, ставившее его часто в неудобное положение, а иногда и в зависимость от собеседника, незнание светского этикета, пробелы в образовании доводили его, человека, постоянно сомневающегося в себе, мучительно переживавшего свои недостатки, которые он нередко преувеличивал, до состояния отчаяния.
Тяжело переживал Белинский и размолвку, случившуюся у него с отцом Михаила. Когда однажды за столом в присутствии Александра Михайловича он сказал, что одобряет вождя якобинцев Робеспьера, тот побледнел… и наступила долгая и тягостная пауза.
Очень часто и Михаил донимал его своими насмешками, «армейской неделикатностью», а зачастую и самой настоящей ревностью к сёстрам, особенно к Татьяне.
В такие моменты нервного возбуждения Виссарион Григорьевич начинал быстро ходить по комнате, слегка как бы приседая при каждом шаге, потом в отчаянии спускался вниз, уходил, почти убегал в парк, в один из дальних его уголков – на Кутузовскую горку, к большому белому камню, чрезвычайно громко сморкаясь и кашляя при этом. Здесь он мог находиться часами. Природа только и могла успокоить его в полной мере. Так что жизнь Белинского в этот первый его приезд в Прямухино проходила в «состоянии борьбы и гармонии, отчаяния и блаженства», но в целом он чувствовал себя здесь «так хорошо, как и не мечталось до того времени: события превзошли меру и глубину моего созерцания и моих предощущений».

Как раз во время пребывания в усадьбе Белинского, в день рождения Александра Михайловича, 18 октября 1836 года состоялось знаменательное событие – освящение новой Троицкой церкви, которое А.М. Бакунин планировал провести ещё в 1835 году. 5 апреля 1835 года он писал брату Михаилу Михайловичу из Твери: «…Летом дела мне будет в Прямухине довольно – хочется освятить церковь – не знаю, примет ли Бог это дело, которое давно лежит у меня на душе, кончить…» Проводил освящение, как уже говорилось, протоиерей новоторжской Ильинской церкви Симеон Яннов. На торжество были приглашены многочисленные родственники, соседи по имениям, гости из Твери, в числе которых был и И.И. Лажечников.
После освящения церкви состоялось большое празднество.
На праздники, особенно именины, с утра пекли сладкие крендели, пироги, вертелось мороженое, к обеду съезжались гости, кто в колясках, кто в тарантасах, кто в долгушах, а некоторые и в тележках на одну лошадку. Гуляли по парку, разговаривали о хозяйстве, обедали с домашними наливками. Затем у молодежи – игры, хороводы, у взрослых – карты. Разъезжались часов в десять вечера.
После возвращения в Москву, даже несмотря на неприятности, возникшие с закрытием журнала «Телескоп», в котором Белинский сотрудничал, и обыском на его квартире, он сохранил присутствие духа. «Посещение Прямухина было благодеятельным для них обоих  , оно придало им силы и веры в жизнь», – писал Михаил Бакунин.
На протяжении 1830–40-х годов в Прямухино за духовным общением приезжали многие друзья и знакомые детей Александра Михайловича – молодые философы, литераторы, ученые. В прямухинском доме порой до полуночи велись философские споры и бесконечные диспуты о душе и высшей справедливости, о предназначении человека в его земной жизни, писали многочисленные письма отсутствующим друзьям, звучала музыка Бетховена и Моцарта, Шуберта и Генделя.
Все побывавшие здесь буквально боготворили и обитателей усадьбы, и атмосферу, царившую здесь; все отмечали, что, попав в Прямухино, не просто прикасались к царившей здесь душевной гармонии, а сливались с ней всем сердцем.
И.И. Лажечников после посещения Прямухина оставил, на наш взгляд, самые восторженные строки об усадьбе и о семье Бакуниных:
«В одном из уездов Тверской губернии есть уголок, на котором природа сосредоточила всю заботливую любовь свою, украсив его всеми лучшими дарами своими, какие могла только собрать в стране семимесячных снегов. Кажется, на этой живописной местности река течёт игривее, цветы и деревья растут роскошнее, и более тепла, чем в других соседних местностях. Да и семейство, живущее в этом уголке, как-то особенно награждено душевными дарами. Как тепло в нём сердцу, как ум и талант в нём разыгрывались, как было в нём привольно всему доброму и благородному! Художник, музыкант, писатель, учитель, студент или просто добрый и честный человек были в нём обласканы ровно, несмотря на состояние и рождение. Казалось мне, бедности-то и отдавали в нём первое место. Посетители его, всегда многочисленные, считали себя в нём не гостями, а принадлежащими к семейству. Душою дома был глава его, патриарх округа. Как хорош был этот величавый, с лишком семидесятилетний старец, с непокидающей его улыбкой, с белыми падающими на плечи волосами, с голубыми глазами, невидящими, как у Гомера, но с душою глубоко зрячего, среди молодых людей, в кругу которых он особенно любил находиться и которых не тревожил своим присутствием. Ни одна свободная речь не останавливалась от его прихода. В нём забывали года, свыкнувшись только с его добротой и умом. Он учился в одном из знаменитых в своё время итальянских университетов, служил недолго, не гонялся за почестями, доступными ему по рождению и связям его, дослужился до неважного чина и с молодых лет поселился в деревне, под сень посаженных его собственною рукою кедров. Только два раза вырывали его из сельского убежища обязанности губернского предводителя дворянства и почётного попечителя гимназии. Он любил всё прекрасное, природу, особенно цветы, литературу, музыку и лепет младенца в колыбели, и пожатие нежной руки женщины, и красноречивую тишину могилы. Что любил он, то любила его жена и приятная женщина, любили дети, сыновья и дочери. Никогда семейство не жило гармоничнее. Откуда, с каких концов России ни стекались к нему посетители!»
Глубже всех проник в суть «прямухинской гармонии» автор этого божественного словосочетания В.Г. Белинский, написавший её создателю А.М. Бакунину: «В мою последнюю поездку в Прямухино Вы предстали мне во всем своём свете, и я проник в Ваш дух всею силою понимания, которая есть та же сила любви. Я видел Ваш дух во всём и везде – и в этом простом и прекрасном саду с его аллеями, дорожками и лугами, его величественными огромными деревьями, его прозрачными бассейнами и ручьями, и в этой простой и прекрасной церкви – этом светлом храме, где душа радостно трепещет присутствием божества, и в тишине этого мирного сельского кладбища, с его поэтическою полуразвалившеюся часовнею и унылыми ёлками, и во всем этом рае, который создала Ваша живая и возвышенная любовь к природе и который Вы назвали Прямухиным».
Все эти молодые люди, посещавшие Прямухино с целью духовного обогащения, и сами, безусловно, вносили большой вклад в совершенствование духовного мира обитателей усадьбы. Они пытались ограничить чрезмерное стремление сестёр Бакуниных к совершенству, грозившее им частичной утратой естественности, а отчасти и женственности. Так, Станкевич писал Любови Бакуниной: «К чему работать над своим совершенствованием? В этом успеть невозможно, – дайте простор душе – есть минуты, когда музыка, поэзия необходимы для неё – не отказывайте ей в этой пище; поменьше думайте о своём несовершенстве, побольше обо всём, что есть прекрасного в мире; только не старайтесь искать его с намерением и особенно там, где его быть не может…»
Но существовали для Александра Михайловича некоторые вопросы, в которых он стоял на достаточно консервативных позициях.
Это, в первую очередь, вопросы брака: он считал, что здесь дети должны полностью повиноваться воле родителей, и это в немалой степени послужило причиной некоторого разрушения духовной близости между ним и дочерьми.
Ещё в проекте договора помещика с крестьянами Александр Михайлович сформулировал свой взгляд на браки детей: «Надлежало бы ещё отцов поощрять, чтоб детей своих браком сочетали, а не отнимать у них воли сочетать детей по их личному усмотрению», то есть он считал, что в вопросах брака дети должны полностью повиноваться воле родителей.
Между прочим, многие гости Бакуниных отмечали также, что семья Бакуниных жила только своей внутренней жизнью, совершенно не общаясь с местными жителями и крестьянами.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ А.М. БАКУНИНА

С середины 1830-х годов Александр Михайлович, и так не отличавшийся хорошим зрением, стал слепнуть и уже не мог вести хозяйство. Николай Бакунин как старший из братьев после Михаила, который находился за границей и не собирался возвращаться, в 1842 году вышел в отставку и, поселившись в Прямухине, принял на себя управление имением. Алексей Бакунин писал в это время брату Илье, жившему в казанском имении Бакуниных Ахметьеве, что становой пристав два раза уже назначал опись имения, и просил срочно прислать денег. Ахметьево, кстати, давало около двенадцати тысяч рублей дохода в год. Зимой 1844 года сгорел пильный завод, и в этом же году Бакунины вынуждены были продать большой участок леса в урочище Фомишиха, что позволило немного удовлетворить кредиторов и самим вздохнуть свободнее.
Яков Антонович Моряков, местный краевед, в бытность директором прямухинской школы собравший много сведений и материалов о жизни Бакуниных и села Прямухино, рассказывал следующую легенду, связанную с потерей зрения А.М. Бакуниным.
На большой берёзе, росшей между дорогой на Коростково и Кутузовской горкой, на высоте 4–5 метров вдруг появилась икона Божьей Матери. Такое явление трактовалось раньше как напоминание о каком-то грехе хозяина этих мест. Чтобы замолить грех, хозяин должен был на этом месте поставить церковь или часовню. Но Александр Михайлович, когда ему сообщили об этом явлении иконы, просто приказал её оттуда убрать. Однако икона вскоре появилась вновь на этом же месте. Тогда Бакунин вынужден был рядом на ключе построить часовню и перенести в неё с соблюдением всех церковных почестей эту икону. День перенесения иконы в часовню – 28 июля – в Прямухине с тех пор стал считаться церковным праздником, и ежегодно в честь этого устраивался крестный ход. А постигшая Александра Михайловича слепота считалась крестьянами Прямухина как кара за богохульство.
Он не мог уже более управлять хозяйством. Один род занятий остался доступен ему – поэзия. В поэме «О, слепота – порок большой» он с тоской признавался:

… С тех пор как слеп и никакой
Уж книги не могу читать.
А доживать дармоедом
И маркируя жизнь обедом
Мне как-то совестно. Стыжусь,
Что ж делать? – буду сам писать,
Но прозою писать боюсь
И попытаюся стихами….

Он работает над поэмой «Торжок», которая почти в два раза больше «Осуги» по объёму.
В поэме этой  Александр Михайлович, перемежая современность с историческими событиями, повествует об этом славном городке.

Известный солодами
И золотыми сапогами
Старинный городок,
И перепутье двух столиц,
Волшебный фонарёк
Путьшествующих лиц.
…………
Увенчанный прекрасным храмом
Над прочего строенья хламом,
Торжок является пловцам.
Кривые улицы, проулки,
Монастыри, градской собор,
И булевары для прогулки,
И каменный гостиный двор,
И церкви многие, и домы,
И двухэтажные хоромы,
И тут же рядом на показ
Пребезобразные лачужки…
……….
Восемь сот лет
Уж старику,
И много бед
Он на своём
Видел веку.
Секло, палило
Пламя, дождём,
Кровью гасили
И ни одно
Ещё пятно
Славы его
Не омрачило.
………
Поэма «Торжок» только недавно опубликована профессором Тверского государственного университета М.В. Строгановым.
В поэме «О, слепота – порок большой» Александр Михайлович продолжает обсуждать извечный вопрос русских историков о происхождении славян и рода Рюрика:

С чего ты выдумал, шальной,
Что все варяги скандинавы?
Так уверял учитель твой!
Попутал же тебя лукавый,
Что ты поверил пустякам.
Прочти внимательней бумаги,
И ясно ты увидишь сам,
Что в совокупности варяги
Отдельный русь была народ…

Поэмы эти, однако, так и остались незавершёнными, а в 1845 году Александр Михайлович Бакунин потерял зрение совсем.
В последние годы к нему стали приглашать чтецов. Семейные бумаги Бакуниных донесли до нас имена некоторых из них: с 1 февраля 1850 года – Ливерий Васильевич, с 13 августа 1854 года – Иван Иванович, с 20 ноября того же года – Фёдор Тимофеевич.
В начале октября 1851 года Александра Михайловича постиг ещё один удар: шеф жандармов граф А.Ф. Орлов личным письмом уведомил его о том, что сын его, государственный преступник Михаил Бакунин, находится в Петропавловской крепости.
30 марта 1852 года А.М. Бакунин впервые не смог прийти в церковь.
В этом же году ведение хозяйства принял на себя Александр Александрович Бакунин, а в декабре 1854 года патриарх семьи Александр Михайлович скончался.
Сохранились записи Варвары Александровны Бакуниной о последних днях её мужа:
«2 <декабря> у Александра Михайловича утром лихорадка, кашель, послали за Циргом . Цирг приехал в ночь.
3 <декабря> лихорадка продолжалась. Послали за Ставропольским .
4 <декабря> худо спал, больше сидя в кресле. После обеда жар.
5 <декабря> заснул – проснулся, сказал, что чувствует себя лучше гораздо. Тяжелы ночи.
6 <декабря> утром – в 11 часов – приобщили, и в два часа друга моего не стало. 44 года любви и неразлучной с ним жизни. Бог ведает, как мне тяжело оставаться без него.
9 <декабря> Его положили возле Любеньки, тут, где мы так часто с ним сидели и молились вместе.
Не помню, что было по 21 декабря.»
В августе 1854 года, незадолго до смерти А.М. Бакунина, в Прямухино был приглашён дагерротипщик Генрих Федорович Пригожин. «Много работал, – сообщала о нём в своих записках В.А. Бакунина, – но не очень удачно. Четыре дагерротипа снял с Александра Михайловича – довольно удачно. Александр Михайлович для последних двух дагерротипов ходил в мою беседку. Очень устал, но не садился отдыхать.»
До нас дошёл только один из снимков патриарха семьи, который и публикуется.
В.А. Дьякова через несколько месяцев после его смерти, в феврале 1855 года, назовёт ещё одно обстоятельство,  ускорившее смерть её отца: «К болезни – простуде и кашлю – добавилась ещё тревога душевная – известие о высадке англо-французской армии на берег Крыма и осаде Севастополя. Он лишился сна, мысли его были в Крыму…»
Александр Михайлович Бакунин был похоронен в семейной усыпальнице под алтарём церкви, рядом с дочерью Любовью Александровной.
В завещании своём А.М. Бакунин настаивал на том, чтобы имение после его смерти не делили между наследниками и не продавали. Он хотел, чтобы его дети сохранили в целости его творение и передали его таким же и своим детям.

ПРЯМУХИНО ПОСЛЕ А.М. БАКУНИНА

Владелицей Прямухина после смерти Александра Михайловича Бакунина стала Варвара Александровна с сыновьями.
По ревизии 1864 года, у Бакуниных было «мужского пола душ: дворовых – 63, крестьян – 154».
В апреле 1864 года скончалась и Варвара Александровна. Согласно «Удостоверению на право наследования от 8 декабря 1865 г.», имение унаследовали: «штабс-капитан Николай, губернский секретарь Павел, поручик Александр, коллежский секретарь Алексей и девица Татьяна Александровна Бакунины». Хозяйствовали братья по очереди.
По воспоминаниям Н.Т. Кропоткиной, «все братья Бакунины были горевые хозяева, даже, как кажется, и дедушка Николай, который слыл в семье самым практичным; о том, что надо заниматься хозяйством, говорили много, и хозяйству уделялось большое значение, но чисто теоретически… Дедушка  , когда хозяйничать приходилось ему, иногда ещё ездил в поле, Александр Александрович, когда очередь хозяйничать была его, сводил всё хозяйство к выслушиванию отчетов приказчика и тому, чтобы все попадавшие к нему деньги запирать в стол и никоим образом не давать их на хозяйственные надобности, особенно на ремонт построек. Обычно великодушный и отнюдь не скупой человек – своему сыну Мише он безо всяких разговоров давал по тысяче рублей сразу, – во время своего хозяйничанья делался страшно скупым и готов был сидеть целый вечер и заставлять сидеть и других, разыскивая по счетам какой-нибудь двугривенный. Расположение прямухинских полей он совсем не знал, а представить себе Александра Александровича на скотном дворе или в конюшне было окончательно невозможно. Павел Александрович во время своего хозяйничания только одно, кажется, сделал – велел зачем-то вырыть колодец под домом, у которого гнили полы, – всё же остальное время он проводил в теплице, разводя орхидеи.
Немудрёное хозяйство шло само по себе, был старый приказчик, который вёл его по старинке, на большом тёмном дворе по колено в грязи стояли коровёнки тосканской породы, лошади разводились свои, мелкие, ничуть не лучше крестьянских, пахали сохами, а старые берёзовые рощи стояли нетронутыми и валились от старости. И всё же было молоко, мясо и основные продукты для незатейливого обихода усадьбы».
Распорядок дня, сложившийся в Прямухине ещё при Александре Михайловиче Бакунине, не менялся на протяжении целого столетия. Будет интересно познакомиться с ним:
«День начинался в Прямухине довольно рано, первым… вставал Николай Александрович и выходил пить кофе в семь часов. Он сидел в столовой один, читал книжку и покуривал сига¬ры. Часам к восьми степенная экономка Марья Александровна в плоском чеп¬це и белоснежном фартуке начинала приготовлять чай; вслед за ней с грохотом появлялась старая Екатерина и приносила огромный под¬нос горячих крендельков. Екатерина была кривая, подпоясанная меш¬ком, и в мужских сапогах, её обязанностью было печь эти крендельки по утрам и после обеда и ужина мыть посуду. Для мытья она приносила огромную лохань на ножках, которая с трудом проез¬жала в дверь и путалась в верёвках блока, так что приближение Екатерины всегда издали предвещалось необыкновенным грохотом и шумом. Однажды, когда Екатерина захворала, кто-то другой попробо¬вал испечь крендельки, но ничего подобного екатерининым не вышло, и все были недовольны. Александр Александрович говорил, что это потому, что никто не сумел так грязно их сделать, как она, и потому они не¬ были так вкусны. Вскоре после Екатерины появлялись Александр Александрович и Павел Александрович. Они садились у маленького стола у окна, беседо¬вали и пили кофе. К их выходу приходил конторщик и становился у дверей столовой и замогильным голосом читал отчёт о хозяйственных расходах и действиях вчерашнего дня. Дяди слушали, продолжая своё чтение, но иногда для порядка Александр Александрович, вдруг уловив какие-то слова, спрашивал строгим голосом: «Что такое? Что такое? Собакам три фунта хлеба? Почему так много хлеба собакам?» – «Не могу знать», – слышался ответ, и чтение продолжалось, далее уже можно было ничего не слушать. Понемногу в столовую собирались все домаш¬ние, подходя по очереди здороваться с дядями. Все собирались часам к девяти, кроме барышень – Софии Александровны, старшей дочери Александра Александровича, и других, гостивших временно, они вставали не раньше двенадцати часов, и им ворчащая Мария Александровна оставляла прибо¬ры на углу стола. Окончив чай и прочитав газеты, Александр Александрович поджигал в пепельнице окурки и спички для того чтобы они скорее разлагались на элементы и поступали в оборот природы, кормил хле¬бом с маслом собак и, тяжело вздохнув, говорил: «Ну теперь пора и за дела!», отправлялся в сад и на горку. Все расходились по делам: Николай Александрович сидеть на крыльце с сигарой и романом, Павел Александрович – в оранжерею, тётушки на балкон с вышиванием или в цветник за букетами, а мы тоже по своим делам, которых у нас было по горло. К обеду, к часу, все опять собирались в столовой. На председательском месте сидела Елизавета Александровна  и раскладывала кушанья, рядом с ней Александр Александрович, она была ещё совсем молодая и очень красивая, а он уже совсем седой. Далее по сторонам сто¬ла сидели все тёти, приезжие родственники, гувернантки, учителя и, наконец, в самом конце, мы, дети, нас было человек десять всех возрастов. Нам разговаривать громко не полагалось, говорили взрослые, больше дяди, а тёти слушали и умилялись. Все они были моложе своих мужей, которые смотрели на них сверху вниз и не требовали от них ни особенного ума, ни знаний… Разговор большей частью вёл Александр Александрович. Обед был самый простой, подавала его старушка Агафья, большая шутница и приятельница Александра Александровича. До вечера все опять рас-ходились, а вечером после ужина взрослые собирались в гостиной, а мы в круглой. Дяди сидели в креслах около камина, а остальные за круглым столом. Часто Елизавета Александровна и Соня играли на рояле».
Николай и Алексей Бакунины приняли активное участие в подготовке крестьянской реформы, на смену им в начале 1860-х годов пришли Александр и Павел, ставшие поистине выдающимися земскими деятелями, но об этом разговор будет отдельный.
В 1864 году вслед за обнародованием «Положения о губернских и уездных земских учреждениях», положившего начало земской реформе, Александр II утвердил «Положение о начальных народных училищах», разрешавшее открывать школы обществам, земствам и частным лицам.
В этом же году в соответствии с «Положением» и была открыта в Прямухине первая в уезде начальная школа. Инициаторами её открытия были братья Бакунины – Александр, Алексей и Николай.
Школа была открыта в «Красном доме» – здании ткацкой мастерской, на втором этаже, рядом с комнатой мирового судьи, которым был Александр Александрович Бакунин. Первым учителем школы стал Константин Иванович Богоявленский, а первыми учениками – дети наиболее обеспеченных крестьян, в том числе и из дальних деревень. Основными предметами были: Закон Божий, чтение, письмо, арифметика и пение. Выпускники школы работали в земских управах, десятниками-строителями, избирались волостными старшинами, а некоторые продолжили учебу в гимназиях, становились учителями.
Дети А.М. Бакунина продолжили дело отца по благоустройству усадьбы. Пополнялась коллекция растений, выращиваемых в парке. В семейных записях упоминаются «семена Катиньки Ушаковой», «семена Гамета выписаны 45 года», «получены семена от Павла из Симферополя 1845 года», «семена, собранные из депо С.-Петербургского вольного экономического общества», «списки русских растений, собранных Алексеем Бакуниным 1847 года по пути из Прямухина в Симферополь и посеянных на гряды 1848 года».
За всеми этими фразами следуют внушительные списки растений, записи об их посадке и наблюдения за их ростом.
Дневниковые записи Татьяны Александровны также наполовину состоят из ботанических записей: «1867 год – 19 октября… привезли из Торжка от Н.С. Львова амурского шиповнику, бальзаминов и одну белую пихту… 20 октября. Привезённые пихты посадили в саду. Шиповник в горшки на зиму… 11 апреля. Анемоны цветут…. 4 мая. От Н.С. Львова разные растения… посадили в рассаднике. Три куста шиповника амурского посадили в цветники у каменной ограды. Крокусы, галантусы – в других цветниках…»
Александр Александрович занимался альпийскими горками. Была устроена новая – возле дома, продолжалась работа по большой горке, начатая Александром Михайловичем.
На рубеже XIX–XX веков вся торговля в Прямухине была сосредоточена в руках семьи купцов Дерябиных. Два брата – Василий и Михаил, а позже и сын Михаила Иван имели в Прямухине торговые лавки. Иван Михайлович, кроме того, занимался оптовой торговлей в Торжке и имел там дом.
В противовес Дерябиным, которые, при отсутствии конкуренции, держали высокие цены на товары, в 1900 году в Прямухине было создано общество потребителей. Бакунины активно помогали обществу. Н.А. Бакунин в этом же году на свои средства построил деревянное помещение для магазина и передал его обществу.
Благодаря активной работе Прямухинское потребительское общество постепенно вытеснило Дерябиных из села, и в 1916 году они разорились.
В 1900 году Бакунины за свой счет (деньги на постройку – 1800 рублей – выделила М.Н. Бакунина, вдова Алексея) построили в селе помещение под библиотеку с читальным залом, добились от земства укомплектования её книгами, утверждения ставки библиотекаря. «Читальня им. П. Бакунина», как она стала именоваться, была открыта 29 июня 1901 года. Библиотека и поныне располагается в этом здании. В 2000 году она отметила своё столетие.
Одновременно с библиотекой на лопатинской стороне в районе Малой рощи благодаря хлопотам Бакуниных были построены деревянные здания земской больницы со стационаром на десять коек и родильным отделением. Самими Бакуниными был выделен земельный участок под строительство и строительные материалы: лес, камень, известь.
В 1910 году в России начали создавать двухклассные земские школы, в которых после получения начального четырёхгодичного образования одарённые ученики могли продолжить образование ещё в течение двух лет. Одной из первых двухклассных стала прямухинская школа. Для детей из дальних деревень, желавших продолжать учёбу, при школе было организовано общежитие с бесплатным питанием. С этих пор школа вместе с общежитием стала занимать весь второй этаж здания мануфактуры.
Мост через Осугу на протяжении почти всего XIX века был наплавной, на время половодья он разбирался, что создавало большие неудобства. Приходилось иногда пользоваться бродом в районе Коросткова. К концу XIX века был построен новый деревянный мост на «торосах», загружаемых камнями.
В 1893 году вокруг церкви была возведена ограда из «дикого» камня, а в 1903 году началось сооружение трёхъярусной церковной колокольни.
В ГАТО сохранилось дело об устройстве колокольни при церкви в селе Прямухине. Из него видно, что Бакунины, построив новый храм, так и не приступили к строительству колокольни и вплоть до начала XX века пользовались деревянной, построенной в 1846 году.
В указе Тверской духовной консистории от 3 февраля 1903 года говорится, что нынешний владелец усадьбы «…заявил согласие на отвод принадлежащей ему земли под постройку новой колокольни около старой деревянной в размере 49 кв. сажен, а именно, 16 кв. сажен под колокольню и 33 кв. сажени под палисад вокруг колокольни, находящейся в расстоянии 17 сажен от паперти церкви, в 3 саженях от границы земли священнослужителей и в 6 ½ сажени от ограды сада владельца имения…» В том же году духовная консистория положила «разрешить причу и прихожанам села Прямухина построение колокольни вблизи местной церкви…»
Проект колокольни и её привязка на месте были исполнены тверским губернским архитектором В.И. Назариным. Утверждён проект был 9 мая 1903 года. Строительство колокольни, начатое в этом же году, было окончено в мае 1907 года. Об этом можно узнать из прошения, поданного тверскому губернатору: «…Просим разрешить нам пользоваться новой каменной колокольнею…» На прошение была наложена резолюция от 12 июня 1907 года: «…Со стороны губернского начальства препятствий к пользованию колокольней в селе Прямухино и к повешению колокола до 500 пудов весом не встречается».
Колокольня эта явилась последней постройкой, сооружённой в усадьбе.